– Тогда поговори с теми, кто в состоянии. Не хотелось бы воевать еще и с АГЗООН, когда есть работодатели Онбекенда.

Нортон выдохнул сквозь стиснутые зубы:

– Очень хорошо. Передам это Николсону, когда буду связываться с ним после обеда. Что еще?

– Я хочу, чтобы ты надавил на Колонию. Мне нужно поговорить с Гутьерресом.

В центре Окленда у КОЛИН был небольшой административный комплекс из двух корпусов, где находилось оборудование для связи с Марсом. Нортон вызвал вертолет службы безопасности Кольца, который перевез их через залив, а в городе организовал колиновский лимузин. Он проделал все это механически, отстранение, как очень занятой человек, который привычной дорогой возвращается домой. Из лимузина он позвонил и отдал команду подготовить все для сеанса связи.

В его сознании раскаленным клеймом пылали мысли о Севджи, стоявшей с сухими глазами на берегу ручейка, и обо всем том, что она ему не сказала. И о том, что он не сказал ей.

Бюрократическая волокита в полицейской администрации Марса оказалась жесточайшей. Арестовать и допросить Гутьерреса было сравнительно несложно – в Колонии знали, как это делается, пусть тамошняя стандартная процедура и казалась несколько несообразной. Но организовать межпланетный разговор заключенного с человеком, не имеющим отношения к КОЛИН, было, очевидно, задачей чересчур экзотичной, поэтому ни прецедентов, ни устоявшейся процедуры не существовало. Прежде чем удалось выйти на того, кто взялся бы за это, пришлось подняться на три уровня по иерархии чинов. Расстояние тоже не упрощало задачу: Марс находился сейчас как минимум в двухстах пятидесяти миллионах километров от Земли, и звук шел в одну сторону около тринадцати с половиной минут. Таким образом, каждой следующей реплики приходилось ждать почти полчаса. Это попахивало каким-то символизмом.

Марсалис рыскал туда-сюда перед кабинетом, и периодически его можно было видеть через окошки в верхней части дверей. В том, что тринадцатый не участвовал в подготовительной стадии, Нортон находил какое-то мелкое подленькое удовольствие, одновременно мрачно понимая, что это всего лишь человечий эквивалент меток, которые оставляет по весне кот, обозначая свою территорию.

Он слишком устал, чтобы бороться с этим ощущением, и был слишком сердит, чтобы стесняться своего поведения. Он прорывался через бюрократические препоны Колонии с незнакомой ему прежде холодной, контролируемой злостью, взывал к здравому смыслу, где это было возможно, а где невозможно, пугал и угрожал. Долгие периоды молчания он пережидал с терпением автомата. Все это имело значение лишь как способ вытеснить из головы знание о том, что Севджи умрет, что она постепенно умирает прямо сейчас, когда ее иммунная система загибается под настойчивыми ударами вирусов «Фолвелла».

В конце концов он впустил Марсалиса. Встал с места оператора, перебрался в кресло у стены, за пределами видимости камеры, и пустым взглядом уставился на тринадцатого.

– Ты действительно думаешь, что это сработает?

Собственный голос показался ему вялым и равнодушным, сказывались эмоциональные перегрузки.

– Это зависит… – сказал Марсалис, изучая часы с обратным отсчетом над рядком объективов и мониторов.

– Отчего?

– От того, хочет Франклин Гутьеррес жить или нет.

Последние цифры обратного отсчета, мигнув, исчезли, раздался звуковой сигнал, и на экране возникло изображение такой же кабины связи на Марсе. Там сидел Гутьеррес и выглядел поприличнее, чем в прошлый раз, когда его тащили с допроса: поврежденная рука в чистом белом гипсе, синяки на лице обработаны противовоспалительными препаратами. Он слегка нахмурился в камеру, покосился на кого-то, кого на экране не было, потом откашлялся и подался вперед:

– Пока я не увижу, что за хер с бугра сидит на той стороне, я ничего не скажу. Дошло? Если ты заставишь этих мудаков вытащить из меня свои когти, мы, может, о чем-то и договоримся. Но только когда я увижу твою рожу, не раньше.

Он откинулся в кресле. В центре монитора возник зеленый значок окончания передачи, и изображение замерло. Лампочка «онлайн» засветилась оранжевым.

Марсалис сидел, глядя на экран, неподвижный, как труп.

– Здорово, Франклин, – без интонаций проговорил он, – ты меня помнишь? Я практически уверен, что да. Теперь, когда ты знаешь, кто сидит на той стороне, слушай меня внимательно. Ты расскажешь мне все, что знаешь об Аллене Меррине и о том, почему ты помог ему отправиться на Землю. У тебя есть только один шанс. Не разочаруй меня.

Он щелкнул кнопкой управления, и трансляция окончилась. Над их головами снова заработал датчик обратного отсчета.

– Извини, но это не произвело на меня особого впечатления, – сказал Нортон.

Марсалис едва шевельнулся в своем кресле, но его глаза уже не смотрели в никуда, они снова видели реальность, и сквозь усталость и горе Нортон разглядел в них нечто, что заставило его ощутить внезапный озноб.

Они ждали, когда закончится отсчет. Вот на датчике появился ноль, вот цифры замелькали снова, показывая время до момента, когда они услышат ответ.

– Ба, наш победитель в лотерее! – Это возник на экране паясничающий Гутьеррес, однако Нортон видел, что под насмешкой скрывается дрожь, такая же, как та, что он сам испытал от взгляда Марсалиса полчаса назад. А счетчик времени рассказывал застывшими светящимися цифрами свою собственную историю. Время ожидания оказалось дольше стандартного на две с половиной минуты – и если инфоястреб не готовил для эфира целую речь, значит, это время ушло на колебания. Гутьерресу явно пришлось собраться, прежде чем ответить. Его бравада выглядела такой же фальшивкой, как и эмблема «МарсТех» в Теннесси. – На Земле тебе все так же везет? Как твои дела? Не скучаешь по девочкам из клуба «Горячая дюжина»?

После этого Гутьеррес перешел на кечуа. Внизу экрана замелькали субтитры: «Ты в трехстах миллионах километров от меня. Слишком далеко, чтобы угрожать. Что ты мне сделаешь, уйдешь в долгий сон? Вернешься сюда только для того, чтобы меня убить? Я больше не боюсь тебя, Марсалис. Мне просто смешно». Он еще какое-то время продолжал глумиться, накручивая себя, и в конце концов все свелось к словам «забейся в жопу и там сдохни».

Все это по-прежнему казалось фальшивкой.

Марсалис просмотрел выступление Гутьерреса с тонкой холодной улыбкой.

Когда трансляция окончилась, он подался к экрану и начал говорить, тоже на кечуа. Нортон мог разве что сосчитать на этом языке до двадцати, ну еще знал названия нескольких блюд, но, даже невзирая на полное непонимание, все равно ощущал, каким арктическим холодом веет от черного человека и его слов, быстрых и целеустремленных, как вылупляющиеся из яиц рептилии. Несмотря на туман недосыпания, который постепенно обволакивал все его чувства, в какой-то миг на Нортона снизошло столь совершенное озарение, что сомнений в его ложности почти не было, однако в тот самый миг ему показалось, что через Марсалиса говорит нечто иное, нечто древнее и имеющее не вполне человеческую природу использует его уста, превратив лицо тринадцатого в маску, в трамплин, чтобы броситься с него в бездну меж мирами, добраться до Франклина Гутьерреса, вцепиться ему в глотку, вырвать сердце – будто их разделяет обычный стол, а не четверть миллиарда километров космической пустоты.