Когда найдена любимая и экзистенциально высокая роль, человек не только забывает страдания, с нею органически связанные, но ни за что на свете не променяет их на любые мелкие радости, лежащие за пределами его сюжета или роли, – поэтому, дополняя и переиначивая Будду и Шопенгауэра, следует заключить, что только то страдание подлинное и пронизывает нас, что называется, до глубины души и глубже, которое вытекает из невозможности сыграть ту роль, которую мы бы хотели сыграть: и наоборот, то явное и для всех очевидное страдание, которое мы принимаем, добровольно или вынужденно, во имя той роли, которая, кажется, возложена на нас самой судьбой – чрезвычайно важный момент! – мы воспринимаем отнюдь не как страдание или, точнее, как страдание, в котором внутренней и духовной радости гораздо больше, чем самого страдания.

Примеры? сколько угодно: мученик, погибший за веру, писатель, истощивший себя непрерывным творчеством, просто любящий человек, пожертвовавший собой ради любимого человека, и так далее и тому подобное, – и если Будда – забегая вперед и уходя назад – абсолютно все в жизни провозгласил страданием, то это только потому, что того требовала совершенно новая, неслыханная и гигантская роль, которую он для себя (и других) нащупал.

И здесь же, кстати, гносеология мечты как таковой: не той пустой и праздной мечты, которая хватается за первый попавшийся недостижимый объект, а той подлинной и тихо спящей в глубине каждого из нас мечты, которая лелеет образ наиболее нам внутренне близкой роли, роли, на исполнение которой, точно гиперболоидные лучи на пролетающее облако, направлены все наши способности и для исполнения которой нам почему-то – так уж устроен мир – всегда чего-то не хватает.

Мужчины обычно мечтают об управлении миром – это власть, или о духовном влиянии на людей – это творческая слава, или о магическом воздействии на женщин – это комплекс Дон Гуана, ну а женщины в глубине души мечтают, конечно, больше всего о принце, то есть о том мужчине, в глазах которого они сами бы почувствовали себя принцессами: это их центральная роль или, выражая ту же мысль в стихах.

Когда же маленькая принцесса становится взрослой женщиной, она, памятую о своем сказочном прошлом, обычно влюбляется в того мужчину, который своим восхищением показывает ей, наподобие зеркала, то ее отражение, которое ей самой в себе больше всего нравится: чаще всего даже помимо мужчины, который в зеркале невидим, точно вампир, – но это именно первая, инстинктивная и неопытная влюбленность, а вот когда приходит время настоящей и зрелой любви, время вынашивания плода этой любви, время окончательного выбора спутника жизни, – вот тогда, если былая принцесса усвоила также вторую и самую важную часть сказки, она выбирает себе в мужья мужчину, в чьих глазах, как в зеркале, она без осуждения и без досады, но и без особого восхищения, разве что с теплым понимающим сочувствием просто может часами смотреть на себя без косметики.

V. – (На перекрестке двух сказок). – Когда я подчас наблюдаю смущенный, слегка стыдящийся и все-таки вызывающе-прямой взгляд иных молодых девушек на мужчин, девушек в общем-то неординарных, но с заметным телесным изъяном, замечаю при этом в их взгляде и ту знаменитую тютчевскую «божественную стыдливость» за свое несовершенное тело, вижу и тайную просьбу говорящей через них сверхличной женской души простить их за это несовершенство, подмечаю и искреннее обещание отблагодарить сторицей того мужчину, который не только не заметит их мелкие недостатки, но и увидит в них своеобразное достоинство, – тогда я всякий раз припоминаю сказку о Золушке.

Действительно, невзрачная на первый взгляд девушка-падчерица стала принцессой, почему? в первую очередь, разумеется, по причине благородства характера, то есть в соответствии с внутренним положением вещей она, получается, всегда была принцессой, – но была ли она вполне совершенной женщиной?

Золушка конечно же не имела крупных телесных изъянов, но должна была иметь тот малый и скромный недостаток, который поначалу не позволял обратить на нее мужское внимание, – зато потом, когда становилось воочию ясно, что на этом скрытом недостатке зиждется каким-то образом вся ее необычайная душевная красота, эта классическая сказочная героиня уже неотразимо начинала привлекать к себе принца, и в его лице многих и многих красивых и сильных мужчин, причем привлекать в том числе и сексуально: как же иначе?

Стоит только сравнить ее с девушками, чей взгляд, вбирая в себя сознание собственного телесного совершенства, наполняется от этого горделивым вызовом миру, – да, в таков вызове есть, правда, и своеобразная одухотворенность, и благородная возвышенность, но оба этих прекрасных качества неотделимы, как правило, от надменности, от неутолимого желания сексуальной власти над партнером, от холодного равнодушия ко всем непричастным ее игре, от опасной ревности к соперницам и тому подобное.

Когда же эти черты достигают критической концентрации, возникает образ сказочной Мачехи, – той самой, что воспитывала и тиранила как Золушку, так и Белоснежку: магия власти, сначала сексуальной, а потом и сугубо колдовской, порождает и определяет Мачеху, и корни ее, как мне кажется, в изначальном, глубоком и тайном совершенстве женского тела и несовершенстве человеческой души.

А между тем легкое и почти незаметное телесное несовершенство даже прекрасно, ибо ведь если бы тело было вполне совершенно, вопрос о душевном и высшем в женщине отпал бы за ненадобностью: душа, вполне растворившаяся в теле, как бы теряет свою образную самостоятельность, однако, с другой стороны, телесное несовершенство должно быть непременно легким, иначе вопрос о кармическом наказании выступает во всей своей неопровержимой очевидности, – и тогда мы уже получаем злую и уродливую Ведьму вместо злой, но прекрасной Мачехи.

Так вот, идеальным выражением такого малого несовершенства является едва уловимый стыдливый взгляд, в котором любители метафизических глубин могут увидеть при желании расписку в изначальной греховности человеческого тела, а тем более женского, однако не следует забывать и то, что за подобной стыдливостью таится часто заветное обещание вознаградить стократно эротическим блаженством того мужчину, который великодушно закроет глаза на их крошечный недостаток, – не такова ли и знаменитая стыдливость нашей Золушки?

VI. (Одиссей и Калипсо или морфология параллельной любви). – На чудесном острове (скорее всего Гозо) посреди (тогда еще неназванного Средиземным) моря, в гроте, обвитом виноградными лозами, из которого во все стороны света вытекают четыре источника, живет вечно юная, прекрасная и бессмертная дочь титана Атланта, которому приписываются обучение Геракла естественной философии и астрологии, изобретение небесной сферы со звездами, а также построение первого корабля и плавание на нем, то есть деяния прометеевского порядка (Прометей был Атланту родным братом), явно заявляющие о намерении жить и творить собственными силами и по возможности без богов.