подопечных, а тем самым правдивость многовековых обвинений, это могло угрожать евреям самыми худшими последствиями. Несмотря на некоторое разочарование общественности в этом плане, все выслушали заключение и разошлись по домам.

А посему сообщаю Вам, Ваше Преосвященство, что по поводу крещения все решено и назначена дата для самого Якова Франка, что меня весьма обрадовало.

Что он может нам предложить? Многое! Он утверждает – и я знаю это от моего двоюродного брата, того самого Моливды-Коссаковского, – что, будь у него хорошие условия в Речи Посполитой, за ним последовали бы тысяч пятнадцать человек, не только из Польши и Литвы, но и из Валахии, Молдавии, Венгрии и даже Турции. Он также приводит разумные аргументы в пользу того, что всех этих людей, не знающих наших польских обычаев, нельзя разделять, словно овец, ибо тогда они, оставшись без соплеменников, зачахнут и погибнут, то есть следует селить их вместе.

На коленях Вас, Ваше Преосвященство, умоляю подготовить в столице почву под это крещение и поддержать своим авторитетом наше дело.

Я же, со своей стороны, постараюсь заручиться поддержкой знати и горожан Львова. Необходима денежная или любая другая материальная поддержка этой массы еврейских бедняков, которые селятся прямо на улицах. Уверяю Вас, Ваше Преосвященство, что это напоминает разросшиеся цыганские таборы и долго таких уличных биваков город не выдержит. К сожалению, помимо пищи, которой не хватает, у тела существуют нужды гораздо менее приятные, и это постепенно превращается в серьезную проблему. По Галицкому предместью уже нельзя пройти, не затыкая нос, к тому же стоит жара, отчего миазмы еще более ощутимы. И хотя шабтайвинники, похоже, очень хорошо организованы, я задаюсь вопросом, не следует ли предоставить им некое место для проживания за пределами города, каковой вопрос и адресую Вам, а также Его Преосвященству епископу Залускому, а кроме того, соответствующее письмо направляю также нашему примасу. Сама же подумываю о том, чтобы временно предоставить свою усадьбу в Войславицах семье Франка и его ближайшим соратникам, пока им не подыщут постоянное жилье. Но крыша там нуждается в ремонте, а также требуется разного рода модернизация…

О неприятностях ксендза Хмелёвского

Год кометы – год неприятностей для ксендза. Он полагал, что на старости лет укроется в своей плебании среди мальв и горицветов (последние помогают при суставных болях), а тут постоянно какая-то суматоха, все какая-то суета. Теперь еще этот беглец, которого так не любит Рошко. Ксендз держит у себя в доме беглеца со страшным лицом и не намерен сообщать о нем властям. Хотя обязан. Это добрый человек, спокойный и такой несчастный, что один его вид ранит сердце и заставляет глубоко задуматься о божественной благодати и доброте. А Рошко очень злится, и ксендз боится, как бы он кому-нибудь не проговорился. Он знает, что Рошко ревнует, поэтому пришлось быть с ним поласковее и повысить плату, но парень все равно ходит обиженный. Так что сейчас, уехав на несколько дней во Львов, ксендз тревожится, не подерутся ли они. Однако в письме к пани Дружбацкой Хмелёвский об этом не упоминает, хотя она, окажись тут, возможно, посоветовала бы что-нибудь мудрое. Письма, которые ксендз время от времени пишет пани Дружбацкой, доставляют ему огромное удовольствие: ему кажется, что кто-то наконец его слушает, причем в области не научной, а сугубо человеческой. Иногда ксендз-декан целые дни напролет мысленно пишет эти письма, как, например, сейчас, когда он, совершенно сонный, сидит на утренней службе у бернардинцев. Вместо того чтобы молиться, думает о том, чтó написать. Может быть, так:

…дело наше с ясновельможным паном Яблоновским будет передано в суд. Я сам буду себя защищать и поэтому сейчас пишу речь, в которой пытаюсь доказать, что книги и содержащиеся в них знания являются общим достоянием. Ибо они не принадлежат никому и в то же время принадлежат всем, подобно небу, воздуху, запаху цветов и красоте радуги. Возможно ли украсть у кого-то знания, которые тот получил из других книг?

Сейчас, оказавшись во Львове, он попал в самый разгар диспута; епископ занят, весь город – как натянутая струна, и никому нет дела до проблемы ксендза Бенедикта. Так что он остановился у бернардинцев и ходит на все заседания, кое-что записывает и потихоньку вставляет заметки в послание пани Дружбацкой.

…Вы спрашиваете, видел ли я собственными глазами, а я Вас, Милостивая госпожа, любезно спрашиваю: сумели бы Вы устоять на ногах или даже усидеть на одном месте столько времени, сколько я? Заверяю Вас, что заседание было скучным и все интересовались только одним: нужна ли евреям христианская кровь.

Отец Гаудентий Пикульский, ученый из львовского ордена бернардинцев, профессор теологии и специалист по древнееврейскому, проделал большую работу. Они с ксендзом Аведиком запротоколировали все львовские заседания и присовокупили информацию, почерпнутую на сегодняшний день из книг и всевозможных устных рассказов. Обладая очевидной эрудицией, этот ученый бернардинец особенно пристально исследует проблему ритуальных убийств.

Полностью поддерживая обвинения антиталмудистов, он попытался подкрепить эти доводы новыми аргументами, взятыми из рукописи некоего Серафиновича, раввина из Брест-Литовска, который в 1710 году в Жулкве принял крещение и, публично признавшись, что сам дважды совершал ритуальные убийства в Литве, описал все злодеяния и богохульства, которые евреи творят в течение года согласно своему календарю. Эти талмудистские тайны были опубликованы самим Серафиновичем, но евреи скупили все экземпляры книги и сожгли их. Истязание христианских детей и кровопускание началось через несколько десятков лет после смерти Христа по той причине, которую я Вам изложу здесь, процитировав ксендза Пикульского и Аведика, Милостивая государыня, чтобы Вы не решили, будто я предаюсь фантазиям.

«Когда после распространения святой христианской веры христиане начали усиливать свое сопротивление евреям и обличать их, иудеи попытались придумать, каким образом можно смягчить христиан и сделать их сердца милосердными. Они отправились к старейшему иерусалимскому раввину, которого звали Раваше. Тот, перепробовав все естественные и противные природе средства, если пыл и гнев против евреев могли быть смягчены, поскольку этого он доказать не мог, в конце концов обратился к книге Рамбама, самой известной среди еврейских ученых. В ней он вычитал, что всякая зловредная вещь не иначе может быть уничтожена как через сочувственное приложение другой вещи того же рода. И вышеупомянутый раввин объяснил иудеям, будто пламя христианского гнева против них не может быть погашено иначе кроме как кровью самих христиан. С тех пор они начали хватать христианских детей и жестоко убивать, чтобы кровью их сделать христиан милосердными и милостивыми, и превратили это в