Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни сына.
- Святомир! – крикнул он, вставая на стременах и озираясь по сторонам. – Святомир!
Страх, которого он не испытывал в бою, стиснул сердце. Он ведь видел голубой плащ подле себя. Видел до тех пор, пока в спину нападавшим не ударила подмога. Дальше было просто некогда смотреть по сторонам. Он даже не знал, где принц Богумир – тревога о сыне занимала все его мысли.
- Святомир!
На него оборачивались, но никто не откликался. Люди сейчас были заняты примерно тем же, что и он – озирались, пытаясь понять, где они и что с ними, окликали знакомых и незнакомых, кто-то приходил на помощь пытающимся выбраться на берег товарищам, кто-то спасался самостоятельно. Оказавшись на берегу, люди ковыляли подальше от воды, и где-то уже стучал топорик – кто-то рубил кустарник, чтобы разжечь костер и обсушиться, пока намокшая одежда не заледенела на теле, заковывая его в панцирь.
Анджелин повел плечами, чувствуя, как хрустят льдинки. Кольчуга под курткой уже замерзала, сама куртка и поддевка тоже леденели. Но холод тела был ничто перед холодом, в который погружалась его душа.
Встряхнувшись, он заставил коня двигаться прочь от берега. Поехал туда, где, отойдя от реки на пару перестрелов, уже разбивался стихийный лагерь. Мысли путались. Он должен был найти сына и позаботиться о людях. Он отвечает за все войско, большая часть которого, если судить по размерам лагеря, все-таки уцелела – и за сына. Вайвора он уже потерял. Если останется без Святомира, то… то как посмотрит в глаза Аните, когда через несколько лет они встретятся на вересковых пустошах? Может быть, даже хорошо, что на нем промокшая одежда и покрывающаяся льдом кольчуга? Ибо зачем ему тогда жить, если…
Нет. Он даже ударил себя по колену кулаком. Рано раскисать. Большая часть войска уцелела. Самый младший сын в безопасности в далеких Больших Звездунах. Даже если Святомир погиб, он не должен допустить, чтобы враг пришел в его родной город. Он должен собраться. Должен держаться ради последнего своего отпрыска, ради того, чтобы было, кому продолжить род.
И едва он так подумал, как издалека послышался крик.
Размахивая руками, к нему бежал один из его пажей.
- Милорд! Милорд, там…
Недоброе предчувствие сжало грудь. Сына нашли. Без него.
Пришпорив коня, он обогнул спешащего мальчишку и поскакал к небольшому утесу, вдававшемуся в реку там, где она делала поворот. Там – он видел издалека – собралось десятка полтора человек. Большая часть была в цветах личных телохранителей принца.
Его заметили, когда он резко осадил коня и спешился одним прыжком. Обернулись. Расступились. Молча, как будто были в чем-то виноваты.
Анджелин Мас подошел, с каждым шагом чувствуя, как словно тяжесть давит на плечи. И прилагал все усилия, чтобы не подогнулись колени, чтобы достало сил просто дойти. Просто посмотреть. И продолжать жить после того, как…
Все расступились, открывая доступ к лежащему на земле телу.
Он лежал на плаще, темно-буром, незнакомом. Потом только до него дошло, когда он увидел угол другого цвета, что это не ткань сама по себе так окрашена – это кровь, натекшая из нескольких ран. Что плащ когда-то был голубым – и больше уже никогда не станет другим. Как не станет прежней его жизнь после того, как…
Стоявший перед раненым юноша оглянулся, бросил на Анджелина взгляд – и граф Мас все-таки опустился на колени, не дойдя пары шагов. Потому что не мог вынести тяжесть нахлынувшего чувства.
- К-как… - только и смог выдавить на выдохе.
- Они… прорвались… мы… там был овражек… весь в снегу… под снегом не заметно, но кони… они провалились… - юноша говорил тихо, смущаясь и запинаясь, как будто в том, что произошло, была целиком и полностью его вина. – Я… не успел… я хотел… я уже думал, что мне конец… а тут – он… Я не успел опомниться, как… в общем, он… если бы не он…Прости.
Анджелин дотянулся, касаясь рукой. Сжал плечо, останавливая поток слов.
- Не надо. Не говори ничего… сын…
На пропитанном кровью плаще, который уже никогда больше не станет небесно-голубого цвета, лежал Родольф Беркана-Груви. Сын его названного брата Згаша. Лежал, запрокинув к небу бледное лицо.
Мирабелла уснула поздно – долго молилась. Девушка не могла избавиться от монастырских привычек – несмотря на то, что почти девять месяцев прошло с тех пор, как они с сестрой оставили монастырь, она все продолжала жить по его уставам. Соблюдала ограничения в пище, не носила украшений и дорогих нарядов, избегала развлечений и старалась не пропускать ни одной молитвы. Если же случалось опоздать, то сурово себя наказывала.
Вот и сегодня.
Сестра сейчас быстро уставала и много времени проводила в своих покоях, буквально прячась от мира. Ее беременность уже ни для кого не была секретом, и королева Августа не знала, куда деваться. Ханна Данская не давала ей прохода. Родственницам приходилось часто встречаться – за трапезой или по утрам на заседании королевского совета. И тогда мачеха то и дело обращалась к старшей падчерице с ехидными замечаниями – мол, жить-то тебе живот не мешает? Несколько раз при обсуждениях каких-либо вопросов мачеха советовала ей быть помягче – дескать, слишком уж сурова ты, доченька, не по-женски. Вон, жених-то от тебя сбежал, оставив опозоренной, а будешь и дальше продолжать гнуть свое, и ребенку жизнь испортишь.
Августа сдерживалась, пропускала ехидные замечания мимо ушей или отвечала достойно. Но Мирабелла видела, как тяжело ей дается внешнее спокойствие и невозмутимость. Не раз и не два после таких встреч молодая королева запиралась, чтобы выплакаться. В такие минуты она не могла видеть никого, даже родную сестру.
В тот вечер давали обед в честь данских послов. Их пригласила королева Ханна, ни с кем не посоветовавшись. После официальной церемонии представления и вручения верительных грамот, она о чем-то долго говорила с ними. А на расспросы принцессы Августы ответила с обычной своей улыбкой:
- Это наши, внутренние дела, милая. Занимайся тем, что тебе ближе и оставь политику другим.
- С каких это пор дела моего королевства стали для меня чужими?
- А