на две недели». В эти дни Шапошникова предупредили: «Все равно Вам придется уехать». Поздней осенью, в ночь с 27 на 28 октября, сразу трое пречистенцев вынуждены были покинуть свои дома, расположенные в немногих минутах ходьбы друг от друга: Б. В. Шапошников, Ф. А. Петровский (он жил на улице Грановского) и С. С. Топленинов. Такой была эта осень.

Жена Топленинова, М. Г. Нестеренко, рассказывала, что в этот вечер они танцевали у каких-то друзей.

«Мы еще возили с собой патефончик Владимира Эмильевича Морица – чтобы не усаживать никого за рояль. И вот когда приехали – обнаружили, что Сережа оставил его на извозчике: он был у него за спиной… Мы приехали с вечеринки поздно, часа в 2–3 ночи, а Сережу уже ждали – наверху у его матери.

Утром прибегает Наталья Казимировна:

– Борю забрали!

– Сережу тоже!

– Ну вот – я к тебе прибежала, чтоб ты меня утешила!..»

Шапошников был выслан в Великий Устюг, остальные тоже в города европейской части. Через год-два они вернулись, но семья Топлениновых распалась – Сергей Сергеевич вернулся с другой женщиной; Мария Георгиевна переехала в Ленинград, а он вновь водворился в свой полуподвальчик. О подвальчике этом, как называла его М. Г. Нестеренко, скажем подробней – ее словами.

«С Булгаковым я познакомилась в 1926 году – Топленинов стал знакомить меня со своей компанией еще раньше, чем мы поженились. Я была не только на премьере „Дней Турбиных“, но даже на генеральной – мне Мака сам давал билеты… Мы поселились в Мансуровском, в полуподвальчике (весь дом принадлежал Топлениновым). Когда входишь с улицы во дворик, сначала проходишь три наши окна. И я всегда знала по башмакам, по каблукам ко мне идут или нет. Заворачивали за один угол, потом за другой, 6–7 ступенек вели вниз – в переднюю. Тут раздевались. Слева была печка, рядом с ней – большой фарфоровый белый умывальник. Это все оборудовал Сергей Сергеевич, когда мы поселились, и сам достал этот умывальник и действительно очень им гордился – все ведь умывались тогда в общих кухнях, ваннах, а у нас умывальник был свой. В комнате были два окна, овальный стол, вокруг него стулья. Русская печь; она всегда топилась, было тепло и все говорили, что у нас очень уютно. Вторая комната была спальня, моя кровать была у самой печки… Когда Сережу выслали, Лямины и Булгаков приходили ко мне – вчетвером играть в винт. Они уходили вместе, а он потом обычно возвращался».

В эту тяжелую, безрадостную осень Булгакова тянуло в этот дом, полуподвальчик, к веселой, несмотря на невзгоды, и очень привлекательной Марусе Нестеренко. Отношения были легкие, ни к чему обоих не обязывающие. По-видимому, он бывал здесь до зимы – в начале 1930 года Маруся переехала в Ленинград.

Добавим, что через несколько месяцев после осенних арестов был арестован и В. Э. Мориц – по дороге из дома на службу в ГАХН; разгром Государственной академии художественных наук завершился в течение полугода.

«Когда Академию прикрыли осенью 1929 года, в начале 1930 г. состоялась чистка Президиума ГАХН, – писала тридцать с лишним лет спустя в своих воспоминаниях (неопубликованных) лингвист Аполлинария Константиновна Соловьева, – я присутствовала на чистке. Петр Семенович Коган, занимавший должность президента ГАХН и сам подлежавший чистке, со строгим словом обратился к Г. Г. Шпету. Наталия Ильинична Игнатова (дочь известного народовольца, позже – редактора газеты «Русские ведомости» И. Н. Игнатова. – М. Ч.) укорила за это Петра Семеновича – по существу доброго деликатного человека. Но 1) „строгого“ слова, очевидно, требовала обстановка, а 2) в мировоззрении Шпета, – пишет автор воспоминаний, пройдя уже многолетний курс общественного перевоспитания, – действительно были моменты преклонения перед западноевропейской культурой, мешавшие ему проникнуть в самый смысл Октябрьской революции. Дружба между П. С. Коганом и Г. Г. Шпетом осталась неизменной до смерти Петра Семеновича. 4 мая 1932 года, в день похорон Петра Семеновича, Густав Густавович вел под руку его жену Надежду Александровну от дома, где жил Петр Семенович (в Левшинском переулке), до ворот Новодевичьего кладбища».

Эта среда играла до поры до времени немалую роль в жизни Булгакова. Разносторонне образованные, веселые, жизнелюбивые люди составляли с юных лет одну компанию, в которую они – одни охотно, другие со сдержанностью, с некоторым снобизмом выходцев из богатой столичной среды по отношению к провинциалу – приняли Булгакова.

Те, кто был частью этой среды, вспоминают о разных биографиях этих людей и об их во многом общей судьбе.

Братья Ярхо не были женаты; Григорий Исаакович пояснял: «В настоящее время я не так богат, чтобы обеспечить жене необходимые жизненные условия», по слухам, «имел содержанку» и галантно ухаживал за всеми дамами своего круга; Борис Исаакович «не афишировал своей личной жизни». Он был известным остроумцем, сыпал эпиграммами. Когда ездил в Сербию, то, вернувшись, объявил:

И вот в страну, где серп и молот,

Я возвратился, серб и молод!

Были у него и более рискованные остроты: «Нет, с электрификацией ничего не выйдет – на каждую лампочку Ильича найдется выключатель Виссарионыча!»

Когда встречали 1928 год у братьев Петровских (на улице Грановского, дом 2), где собралась вся гахновская компания, он произнес тост:

Кому с тоской в груди

Мы шепчем десять лет:

«Уйди-уйди-уйди»,

Пусть в нынешнем году

Нам прокричит в ответ:

«Уйду-уйду-уйду!»[129]

Впрочем, остроумцев в этой среде было немало. «Однажды Наташа Венкстерн написала Булгакову на книжке, – продолжает свой рассказ М. В. Вахтерева, – „Не прелюбы сотвори“ (одна из библейских заповедей). А В. Н. Долгоруков сказал: „Надо бы – не при Любе, сотвори…“ Они были связаны друг с другом если не родством так свойством или иными тесными связями. В. Н. Долгоруков был женат на первой жене С. В. Шервинского, В. Э. Мориц – на первой жене H. Н. Лямина. Петр Александрович Туркестанов был женат на Наталье Дмитриевне Истоминой (брат ее Петр Дмитриевич был похож на великого князя – за это его, по сохранившимся легендам, не раз сажали…), а на его сестре был женат известный шекспировед М. М. Морозов… Но темные тени чем дальше, тем больше ложились на эту среду. После сравнительно недолгого пребывания В. Н. Долгорукова в заключении (оттуда его будто бы вызволили при помощи отца братьев Шервинских, известнейшего в Москве врача, лечившего на своем веку разных пациентов – от И. С. Тургенева до кремлевских жителей; через него же хлопотали об Анастасии Петрово-Соловово, жене Л. В. Горнунга), его не очень охотно принимали в некоторых домах, да и сам он стал домоседом…

Лев Владимирович Горнунг в апреле 1970 года, передавая