Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мистер Брайант остался доволен моим описанием «Обеда в Белом доме», помог добавить кое-какие политические подробности.
— Вы произвели хорошее впечатление на мистера Ван Бюрена, — уверил он меня.
— Откуда мне знать? Он ничего не сказал.
— А когда он что-либо говорит? Но в ноябре его выберут, а вы наверняка получите назначение. Теперь же позвольте набросать вам небольшой путеводитель по Европе. — И в течение часа вечно занятой редактор «Ивнинг пост» составлял для меня список мест, какие мне надлежит посетить. Любопытно, скольких американских писателей влекло Средиземное море: Ирвинга — Гранада, Купера — Сорренто, Брайанта — Рим; не говоря уже о таких, как я: будь у меня деньги, я осел бы там навсегда.
Я вышел из редакции на Пайн-стрит, пошел пешком к Бродвею и услышал, что меня окликает — нет, ко мне взывает — женский голос:
— Шарло! — Я повернулся и увидел золоченую карету и в ней мадам. — Залезай-ка, залезай! — Я последовал приказанию. Кто посмеет ее ослушаться.
Я не видел мадам два гада, но она совсем не изменилась.
— Я была в Саратога-Спрингс, pour la santé[104]. На Бэтери! — крикнула она кучеру, добавив с мерзкой ухмылкой: — По развалинам! — Она посмотрела на меня красными глазами. — Должна признаться, меня иной раз бросает в frisson[105], когда смотрю на то, что огонь сделал со всеми этими злыми долларопоклонниками. — Вот уж не ожидал услышать из уст мадам осуждение источника ее величия, предмета ее всепоглощающей страсти. — Почему я вас так редко вижу, Шарло? Почему вы меня покинули?
— Я так занят.
— Знаю. J’ai lu vos pièces![106] Какой талант! Вы должны написать о моем доме. Это все, что осталось от Нью-Йорка. А теперь скажите мне… скажите правду. Как он? — Очевидно, она думает обо всех развалинах сразу.
— Я не видел полковника с июля. Он был тогда очень слаб. Почти не разговаривал.
— О, бедняга! Можно мне навестить его до завершения развода? То есть до середины сентября. — Она вдруг нахмурилась. — Mon Dieu![107] Неужели мне придется после развода сменить герб?
Я тупо смотрел на нее.
— А я-то думала, что Старожил все замечает.
Ага, дверцы кареты украшены и вице-президентской печатью, и фамильным гербом Бэрров!
— Разумеется, — сказал я твердо и радостно, — вам придется его закрасить.
Мадам вздохнула. Конечно, ей не повезло, но вид обгоревших домов на Уильям-стрит вернул ее в хорошее расположение духа. Нищие еще роются среди развалин, несмотря на многочисленные объявления, грозящие карой. Всю нижнюю часть Манхэттена займут коммерческие здания. Обитатели переезжают вверх, на Четвертую улицу и даже дальше. Я тоже переезжаю.
На Бэтери карета остановилась, мы остались внутри, наблюдая обычный парад. Напротив продавались гречишные оладьи, и я сразу вспомнил, что целый день ничего не ел.
— Я не знала другого такого мужчины — sauf l'Empereur [108]. — Мадам вдруг шмыгнула носом. Слезы? Вряд ли, наверное, насморк.
— Вы должны его навестить.
— Ему там не плохо?
— Думаю, сносно. Судья Эдвардс смотрит за ним, все его навещают.
А я так и не выбрался к нему после возвращения из Вашингтона. Написал, но ответа не получил. В ближайшие дни обязательно поеду, расскажу о неплатежеспособности президента Джексона: мысль о любом президенте, умирающем в нищете, действует на полковника благотворно.
— Наша любовь была как пламя, Шарло. — Мадам бросила мечтательный взор на реку Норт, как бы ожидая, что старый возлюбленный ураганом примчится к нам со Статен-Айленда. — С самого начала, когда я была еще jeune fille en fleur[109] и мы встретились во французской кондитерской, а полковник был красивейший мужчина, какого мне только приходилось видеть, его обожали все женщины Нью-Йорка, — с той самой минуты он поклялся и я поклялась, что мы будем вместе. И мы были вместе! В ту летнюю ночь, когда мы обвенчались, я впервые была в его объятиях… — Я не верил своим ушам! — И я подумала: enfin[110] я обрела покой. Но нет, я слишком доверчива, слишком романтична. Я не понимала — но как я могла понять? — что уже поздно и для меня, и для него, для нас обоих. Потому что его характер давно уже сформировался, и он не мог отказаться от эгоистических холостяцких привычек. В тот день, когда я узнала про его garçonnière[111] и про шлюху миссис Макманус, я поняла, что любовь, о которой я мечтала всю жизнь, — всепоглощающая любовь — pas possible! C’est ca[112], сказала я себе и поручила мистеру Александру Гамильтону возбудить дело о разводе.
— Значит, не потому, что он истратил ваши деньги?
— Кто подал вам эту мысль? — воскликнула женщина, подавшая мне эту мысль. — Деньги на то и существуют, чтобы их тратить, n’est-ce pas[113]? — Голос у мадам стал совершенно другой. — Нет, я женщина, Шарло, страстная, совершенно… совершенно… — Она запнулась в поисках подходящего слова. Так много слов пришло на ум каждому из нас, что я решил промолчать, чтоб не брякнуть лишнего.
— Мне нужен был герой, мужчина. Он был и мужчина и герой. Но он так и не стал безраздельно моим. Но даже и после всего…. — Один глаз у нее слезился — от виски. — Передай, что я каждый день поминаю его в молитвах.
— Непременно.
Мадам тихонько шмыгнула носом.
— Я навещу его, когда развод оформят окончательно.
Мадам приказала кучеру довезти нас до дома Леггета.
— Раз вы увидите моего обожаемого Аарона раньше меня, скажите, что мое сердце принадлежит ему навсегда. Еще скажите, что, если у него сохранилась расписка от продажи лошадей и кареты, пусть пришлет мне копию. Она нужна мне для моей бухгалтерии. Он поймет.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
14 сентября 1836 года
Сегодня в два часа дня Аарон Бэрр скончался в возрасте восьмидесяти лет и семи месяцев.
Я был у Леггета, мы работали над первым номером новой газеты, когда посыльный от мистера Брайанта передал мне эту весть.
— Ты напишешь для нас некролог? — деловито осведомился Леггет.
— Нет, нет. Мне надо его увидеть. — Странное замешательство овладело мной.
— Некого видеть, — сказал Леггет. — Твоего старого друга больше нет.
— Да, да, но мне надо быть с ним рядом. — И я отправился на Статен-Айленд; у подъезда гостиницы Уинанта толпились родственники и друзья.
— Пойдемте наверх, — сказал мне мистер Дэвис. —
