— У-у-у. Значит, ты бывал в Городе Бритв прежде?

— Да, но от него остались лишь голые камни.

— И ты, который близко ко мне, знаешь, что находится к северо-западу от Теотиуакана?

— Да.

— И что?

Я рассказал, что там много разных территорий, потом океан, а потом новая земля по другую сторону света, круглого, как мяч. Причем люди и вещи, которые якобы снизу, не падают, потому что шар притягивает их, так же как один кусок магнетита притягивает другой. Еще я объяснил, что земля вращается вокруг солнца и оно на самом деле — огромный огненный шар.

— Но нулевая кожа тоже горит, — сказал он.

Да, отвечал я, земля в сердцевине раскалена.

— Это под Шиб’алб’ой? — не унимался Хун Шок.

— Никакой Шиб’алб’ы нет, — возразил я, чувствуя некоторое раздражение.

— Я знаю, что есть, — вскинулся он. — Я сам видел.

Ричард Халлибертон,[617]который изъездил мир вдоль и поперек, на вопрос, какая страна самая красивая, отвечал: «Мексика». Люди недоумевали. Но хотя после Халлибертона ее здорово испоганили, для мексиканцев или их соседей такой ответ вовсе не удивителен. Многие утверждают, что старая дорога из Веракруса в Пуэблу — великолепнейший из маршрутов. Однако если ты вознамерился поставить рекорд скорости, то настроение у тебя совсем не туристическое. Мы шагали как заведенные и все время вверх.

Позади осталось множество безымянных городков, после четыреста пятьдесят пятого я потерял им счет. Представьте себе выражение «деревня за деревней» со стрелочкой сверху, означающей, что это продолжается бесконечно. В каждом местечке был свой маленький жалкий мул, окруженный кольцом хижин. Группки рахитичных детишек и шайки босяков пытались обобрать путников, казавшихся им беззащитными. Как-то раз ближе к вечеру мы трусили (вернее, трусили носильщики, а мы тряслись у них на спинах) между невысокими серыми холмами. Других караванов поблизости не наблюдалось. Вдруг я услышал птичьи крики. С севера приближалась странная стая — судя по гвалту, чайки, скворцы, вороны, козодои летели вместе, чего в природе не бывает. Но вот над головами у нас пронеслись несколько сотен алых макао — громадных жирнохвостых птиц красно-черно-бело-желтой расцветки. Они напоминали летящих шимпанзе в клоунских костюмах. Хун Шок, который шел в нескольких шагах передо мной, спрыгнул со спины своего носильщика, вышел из колонны, сложил руки у рта рупором и пропел им:

Ах йан, йан тепалоб’ ах тен Иш тц’ам

Ах тен попоп у ме’еноб нохол…

Все вы макао, гордые птицы, летите в Иш, скажите тем,

Что в наших южных землях,

Скажите нашим дедам, скажите нашим детям,

Нашим братьям, нашим женщинам,

Пропойте в наших садах, в наших дворах,

Чтобы они терпеливо, храбро ждали нас,

Ждали нас, ждали нас, ждали нас, ждали нас, ждали нас…

Яркий, праздничный строй расширился, затем сомкнулся, и стая словно вывернулась наизнанку; птицы описали над нами полукруг, летя крыло к крылу. Создавалось впечатление, будто небесный свод распался на цветовые составляющие. Капли птичьего помета упали на землю передо мной. Одна попала на грудь Дерьма Броненосца. Что ж, именно для этого его и взяли. Птицы подхватили песню Хун Шока и ответили ему сотнями пронзительных, но вполне сносных подражаний, снова и снова вторя: т’у мен, т’у мен, ждали нас, ждали нас… Наконец их крики смолкли, и стая скрылась на юге.

Той ночью 12 Кайман снизил темп, чтобы мы могли размять ноги, не особо утруждая их. На манер бойскаутов, которые через каждые тридцать шагов меняют скорость движения, с той разницей, что мы делали это через десять тысяч шагов. У 31 Руки, где-то неподалеку от Кордовы, на горизонте появился Читлалтепетль — он был и остается крупнейшим вулканом Мексики. По-испански его окрестят Орисабой. А 12 Кайман назвал его «Там, Где Запаршивевший Прыгнул в Очаг». Над вершиной поднимался дымок, но я решил, что это облако. Насколько мне помнилось, вулкан извергался за две тысячи лет до нашего путешествия, а следующий раз ожидался лишь в 1687 году.

На дорогу упала тень, и на секунду мне показалось, что собирается гроза или нас накрыл пирокластический поток,[618]но тут я увидел голубей. Некоторые птицы спустились совсем низко, но мне не удавалось их классифицировать. Необычный, оловянный цвет оперения на грудках переходил в теплый, не имеющий названия оттенок красного. И наконец я понял: это странствующие голуби. Они одновременно изменили направление, и небо превратилось в лес, тополиный или осиновый, — когда на деревья налетает порыв ветра, листья поворачиваются серебристой нижней стороной, — а потом этот единый живой организм размером с континент устремился на запад в направлении Накананомакоба, к Озерам Крыльев. Час спустя отставшие птицы все еще пролетали мимо. Трудно было представить, что этот вид исчезнет с лица земли, но еще более маловероятным казался факт: настанет время, когда останется один-единственный голубь, который умрет в 12.30 1 сентября 1914 года.[619]

В полдень мы неожиданно остановились у Топаканока, Холма Носа, причиной тому было табу направления. Лучше сказать «вектор». Если вы идете в определенную сторону, то вручаете заботы о себе конкретному божеству, обитающему в одной из гор, и вам приходится чтить его. В данном случае Хун Зотц, Один Вампир, живущий на западе, не желал, чтобы мы продолжали путь до наступления темноты. Мои спутники не говорили, в чем проблема, но у меня возникло ощущение, что Хун Зотц женского пола и у нее началась божественная течка. Причем ужасно не вовремя. Но не надо так уж расстраиваться, подумал я. Неважно, как далеко находится пункт назначения, важно то, что ты двигаешься к нему. Ешьте овсянку — и все будет в порядке.

В пятую из девяти частей ночи в атаку пошел Красный Жеватель. То есть случилось частичное лунное затмение. Считалось, что совиный глаз Жевателя видит в темноте. К тому же сей бессмертный питал благосклонность к Оцелотам. Поэтому мы немедленно разбили стоянку на заброшенной, поросшей сорняком пашне, у самой дороги. Вокруг слышались пронзительные крики, большинство из них доносилось издалека, но некоторые — ближе, чем нам хотелось бы: люди пытались прогнать наступающую тень. Раздавались и стариковские голоса, кудахтавшие на древней форме той непонятицы, что была здесь в ходу, и чужеземные языки путешественников и беженцев, разместившихся в Чоуле, а потом к хору присоединились собаки, домашние беличьи обезьянки, дикие коты — они лаяли, пищали и шипели. Я забрался на плечи Дерьма Броненосца и оглядел высокие травы. Город пребывал в упадке. Пятьдесят две ниши похожего на муравейник старого мула мерцали кострами кормильцев.