Внизу кричала толпа — несмотря на напряженную обстановку, там устроили любительский матч. Парни катали большой деревянный мяч искривленными палками, похожими на клюшки. Мы прошли мимо играющих и зашагали вниз по склону холма сквозь толпу одетых в маски просителей. Они стояли у длинных петляющих пандусов. Многие держали корзинки с костями — они несли скелеты своих родителей, чтобы уложить их в старые склепы Вечного города, где они могли бы воссоединиться со священными основателями их родов. Но сколько же здесь птиц! Вы, наверное, считаете, что местные жители не знали, что такое голод, ведь можно было протянуть руку в любом направлении и выхватить обед прямо из воздуха. Предполагаете, что на каждую тысячу убитых пернатых тут приходилось вдесятеро больше подрастающего молодняка?

А ведь именно так думали люди, населяющие эти места. Мы миновали сотни мастерских под открытым небом. Они находились во двориках низких оштукатуренных складов, и из каждых трех два принадлежали птичникам. Птицеловы вываливали живых птиц из сетей, сворачивали им шеи и сортировали на кучки, счетовод, принимая товар, быстро завязывал узлы на веревке. Одна женщина потрошила и снимала кожу, другие ощипывали, мыли и сортировали. Это напоминало дофордовский конвейер, на котором каждый делал лишь несколько операций. Некоторые семейства специализировались на ощипывании охраняемых птиц живьем, и, проходя мимо, мы слышали, как в дантовских муках кричат цапли и чачалаки. Тысячи голых птиц во дворах клевали дохлую рыбу, отходы кукурузы и хлопали лишенными перьев крыльями, словно жертвы талидомида.[625]Эта цивилизация основывалась на перьях, так же как Великобритания — на шерсти. И тем не менее мы доставили сюда пару салазок, набитых пером. Хотя расцветкой наши птицы отличались от здешних. Тут было много черного, белого, оттенков серого, коричневого, бронзового, голубого, розового и красного. Мы же привезли цвета облаков и леса, алый, лиловый, темно-синий, бирюзовый и золотисто-зеленый.

Приходилось пробираться сквозь толпы народу. Большинство я отнес бы к категории ма’ала ба’об (дословно: те, кто ниже твоих подошв). Хотя я изо всех сил пытался оставаться либералом, здесь в чести был расизм. Иногда за массой голов я мог видеть только мили рыболовных сетей, которые сушились на высоких вилкообразных шестах. Хун Шок шепнул мне, что 14 Раненый должен встретить нас по другую сторону озера. Они узнали о нашем прибытии всего четыре дня назад от наших же посыльных (у нас не было почтовых голубей, и хотя существовала система оповещения с помощью сигнальных костров, мы не хотели ее использовать), но успели подготовиться.

— 14 исполняет роль 7 Макао, — сказал Хун Шок. (Дескать, он задирает нос.)

Я цокнул и прищурился, вглядываясь вперед. Ряд приземистых церемониальных арок отделял дорогу от широкой белой дамбы, которая тянулась на две мили через некое подобие устья к основному водному потоку. Когда мы подошли поближе, оказалось, что на столбики перил насажены черепа. Черт, подумал я. Мы рядом с ними чистая невинность. Говоря «мы», я имею в виду майя. Ну да, у себя дома мы, случалось, вешали и знаменитостей, и негодяев. А здесь они, казалось, приканчивали каждого, кто не так на них посмотрел, и каждую голову берегли как драгоценность. Те, что торчали на кольях в западной части, до того разложились, что уже и на человеческие мало походили. До чего же местные ребята дурно воспитаны.

С помощью подарков и мелких подачек мы пробрались наконец к дамбам. На следующем полуострове местные бичи погрузили нас на два плота, каждый из которых управлялся сорока багорщиками. Они переправили нас на восток и север — в Тамоанатоваканак, Озерный Порт Теотиуакана. Мы миновали остров, который представлял собой гигантскую солеварню, где коротко стриженные рабы поднимали воду из озера с помощью приспособлений, похожих на колодезные журавли, и поливали лохани с белым кристаллическим веществом. Алый ибис смотрел на меня так, словно я знал больше, чем он. Тот,[626]подумал я. Но какой ты здесь бог?

Вдоль берега была выстроена зелено-серая стена из тысяч срубленных деревьев, чтобы торчащие ветки препятствовали тем, кто нападет со стороны озера. Мы высадились у просвета в стене и, стараясь максимально сохранять достоинство (что не очень-то просто, когда ты сходишь на берег), вошли в Вавилон.

Знаете, такие города, как Марракеш или Бенарес, кажутся очаровательными на экране телевизора, но когда вы своими глазами видите эту нищету и вдыхаете ее запахи, то начинаете мечтать об одном: поскорее вернуться в Тенафлай[627]или иной оплот цивилизации, короче, туда, откуда вы заявились. Тамоанатоваканак был похож на Бенарес, только без музыки филми.[628]Не меньше восьми тысяч человек топтались на берегу, пытаясь выбраться отсюда. Я хотел рассмотреть, что находится за морем голов, и приказал носильщикам поднять меня. Мы стояли на открытой круглой площадке диаметром около тысячи рук, будто внутри померия.[629]Сзади возвышалась береговая стена, впереди, на востоке, — высокий частокол, укрепленный ветхими сторожевыми башнями. Здесь царила атмосфера пересыльного пункта, создавалось впечатление загубленного парка, превращенного в «Рейганвиль», — кругом оборванцы разбивали палатки или шатры, устраивались под одеялами, под открытым небом, жались друг к другу. Отряды по двадцать копьеносцев Ласточкиного Хвоста протолкались сквозь толпу, отпугивая слишком агрессивных пилигримов хлыстами из пальмовых веревок. Каждую группу замыкал кровный, который нес тридцатифутовый шест с большим круглым перьевым щитом, прикрепленным на расстоянии рук пять от вершины. Рисунки на щитах различались — я понял, что это гербы отрядов. На конце каждого шеста висела выдубленная человеческая кожа. Она чуть колыхалась на ветру, словно влажное музейное знамя. Да, видно, бедолаги либо сунулись, куда не след, либо недотумкали чего-то.

В этом мире паспорт заменяла одежда, и отряд копьеносцев помог нам протолкаться через толпу плебса. Только для членов клуба, подумал я. Перед нами расступались. Я уже мог различать кланы и народности по их накидкам, головным уборам, чертам. Ко всему прочему, добавлялись оценки статуса из памяти Чакала, в основном негативные. Например: невысокие, покрытые пылью люди в оранжевых одеяниях типа сари — какаштлане, а высокие жилистые купологоловые (черт, я использую унизительные клички, что вполне отвечает здешним нравам, но в двадцать первом веке это плохо, плохо, плохо) с потрескавшейся от солнца кожей (на грани рака) — чанаку, протомиштеки с гор вокруг Земпоалтепетля. Вот рослые йашакане с крайнего севера долины — связанные веревками, словно рабы, все в свежих струпьях, они волокут за собой мешки с песком, которые примотаны к их щиколоткам в наказание за безнадежные долги. А группка маленьких, бледных, пугливых, почти голых дикарей с большими губными серьгами и стрижкой под горшок, для чего голову предварительно облепляли глиной, пришла с дальнего-дальнего юга, может — из Коста-Рики. Они продавали маленьких лягушек и насекомых, сделанных из кованого золота, что в этих краях было редкой новинкой. Гигант ростом чуть не в семь футов с признаками гипертелоризма[630]пронес мимо нас на плечах сапотекского царька, обвешанного желтыми гремящими ракушками. К западному типу относились ташканоб’ы с Тихоокеанского побережья и представители племени, которое я не смог идентифицировать, рыбаки в шкурах угрей и ожерельях из акульих зубов. Четверо из них сидели у нарисованного на каменной набережной креста, разыгрывая простую азартную версию игры. Остальные окружили их и громко давали советы. Дурацкое занятие, подумал я. Разница между полной игрой жертвоприношения и этим жалким подражанием — как между бриджем и «иди поуди». Небо и земля. Хун Шок показал на высоких северян неотесанного вида, одетых в оленьи кожи. Эти бродяги годами кочевали по северным пустыням. Возможно, они явились (поверить в это было трудно, но исключить нельзя) из зарождающейся сельскохозяйственной империи, расположенной на берегах Огайо и Миссисипи. Кочевники торговали голубыми камнями, входившими в моду, — сказочно дорогой и еще неизвестной в майяских государствах бирюзой. Я услышал впереди крики, должно быть — там кого-то немилосердно избивали. Слева обосновался бродячий циновочник — вроде независимого аукционера, — который продавал детей паломников, чтобы приманить их родителей. Он поднял над головой голенького четырехлетнего ребенка, показывая его собравшимся. Циновочник держал мальчишку за веревку, которой были связаны его руки и ноги, тот свесился головой вперед и запищал. Вот кровные в непритязательной одежде и со сверхпретенциозными прическами — юкатекские майя. А парни с выписанными завитками на левых боках — колимане, пришедшие сюда, чтобы прикупить глиняных изделий взамен тех, что будут разбиты во время Тишины. Судя по всему (я еще не вполне сформулировал это для себя), считалось, что в любые вещи, имеющие душу, — а к таким причисляли практически все: оружие, инструменты, посуду — во время бдения может вселиться нечисть и потом нападать на владельцев. Я представил, как низкорослая хозяйка дома молотит руками в темноте, отбиваясь от злобного роя глиняной утвари. Исходя из этих соображений старье разбивали и обзаводились новыми мисками и плошками. Такая вот маркетинговая уловка, чтобы стимулировать продажи. Вместо планового старения, которое предполагало, что торговец каждый месяц должен предлагать новые модели, все упростилось до планового уничтожения.