завистлив до крайности. Совхоз «Кудринский» при директоре Румянцеве начал торф заготавливать, делать компост и на поля вывозить для подъемности урожая. Ну и себе кое-кто из совхозных рабочих брал этот компост на личные огороды. Сосед Терентия Тощего машину компоста сгрузил на своем подворье. Терентий увидел, сбегал в контору к управляющему, договорился и привез себе три самосвала компоста! И на десять соток их все раскидал, запахал и посадил картошку. Ходит довольный тем, что переплюнул соседа. А сосед впрок удобрения оставил, только внес малость какую-то и удивлялся про себя тихо, как чудачит его соседушка, Терентий Тощий. Выйдут каждый на свой огород, посмотрят издалека друг на друга, покивают головами и разойдутся. Терентий думал, что соседу его компост лень было раскидывать, а Терентию — в удовольствие. Огребет урожай несметный, картошку продаст и купит машину под сдачу излишков сельхозпродуктов, в газете напишут, какой есть такой Терентий в Тигровке. А умный сосед вертел головой потому, что дивился олуху и знал заранее, что из Терентиевой затеи выйдет.

Ни у кого еще в Тигровке земля от картофельного ростка не встопорщилась, зато у Терентия по всему участку зазеленело разом. Зазеленело, поперло — удержу нет. К середине лета ботва выдурила такая могутная, что в рост не стояла, а полегла и начала расползаться плетьми, точно тыква. Ну и цвела, конечно, до одури — где белым, где фиолетовым. Так посмотреть — красиво: не огород — луг ромашковый. Терентий пригонит с выпаса стадо, войдет в картошку — ботва ему ноги переплетает. Стоит он и радуется, млеет, будто пятки ему щекотят. Вытянет шею, скосит глаза на соседскую сторону и подумает: хило, не броский вид, с его приусадебным не сравнишь!

Осень пришла, картофельная ботва жухнуть стала у всех, сохнуть, но у Терентия Тощего — все еще сочна, зелена, плети уж метра по три, на изгородь повылазили, опутали колья и жерди.

Время настало картошку копать. Сосед вороха насыпает— ровная, крупная. У Терентия — голубиные яйца, штук по сорок в гнезде. Видит сосед: согнулся Терентий, бежит по ботве, спотыкается, запинается, а жена его за ним гонится серой вороной, тычет взашей, по горбушке плетьми картофельными охаживает. Так Терентий Тощий за ограду и выбежал петухом голенастым, через жерди перемахнул.

Вся Тигровка над ним потешалась: сам себе в огород камень кинул. Картошку на зиму Терентию пришлось покупать: и того не собрал, что высаживал. Перекормленная азотом почва еще два года кряду ему за беспутство мстила: вырастала ботва, не клубни.

Смешно жил Терентий Тощий, жадность в нем как-то не угасала. Продолжал он деньги копить, питаться «обратом досыта, изредка пахтой». И смерть к нему странная тоже пришла.

Под Тигровкой, к болоту, версты за четыре, возили отходы от местной небольшой бойни. Терентий в тот год сломал ногу, и срослась она у него от неправильного сложения костей криво, болела. По этой причине пастушеский кнут пришлось оставить и сесть на трактор «Владимирец», в котором он мало-мальски соображал. К серьезным работам в поле его не допускали, а так — то кучку дров кому подвести на тележке, то бочки от бойни с кишками и кровью. За последнее Терентий брался всего охотнее, потому что управляющий накидывал в наряде от простоты души рублишки «за вредность».

Вот раз Терентий притарахтел к болоту, трактор у него на развороте возьми и заглохни. Возился с ним долго, устал, пить захотел и пошел по закрайку болота есть голубику — поспела уже и было ее там много. Пасется, значит, на ягоде, утоляет жажду, не торопится и слышит грохот в той стороне, где трактор оставил. Подходит, глядит… Царица небесная! В тракторной тележке медведь возится, бочки с отходами опрокидывает. Дух свалки его приманил, он и явился, будто ждал специально, когда Терентий ему новую партию говяжьих потрохов привезет…

Терентий Тощий бежал к поселку на поврежденной ноге, сколько моченьки было, да еще и сверх меры напрягся. Страх и запальчивый бег сердце мужику надорвали, начал он чахнуть, да скоро и кончился. Жалели, конечно, несчастного, как в миру водится. Большого вреда от него сельчане не видели, так почему не пожалеть. Жадность Терентия его же и била. Вот будто о нем и поговорку давно сложили: жил грешно и помер смешно…

По другим себя мерить — это одно, иное — к другим примеряться.

«Не бескорыстный и ты, Мефодьев сын! И тебе иногда больше надобности брать приходилось! — отпускал на свой счет Савушкин. — Правду — ее люби! Через неохоту, но соглашайся с ней… Позапрошлой, кажись, зимой добыл ты сверх лимита пару лосей — быка и матку. Преступил? А то, скажешь нет! Все лицензии были закрыты, шкуры сданы. Зачехляй ружье и домой топай. А ты, окаянный, в урман опять умотался и ту пару лосишек свалил в один день и мясо притырил. Тем оправдывался перед собой, что, мол, на будущий год зачтется, передвинется как бы на новый сезон охоты. Схитрил, дед косой, смошенничал! Никому про это не сказывал. Но перед собой-то признайся, что скрыл. Чего от упрека рыло-то воротить? Не наказали, не вздули. А могли бы, могли огреть тысячным штрафом, притянуть к уголовщине! Пошагал бы на принудительные работы. Вот уж хватил бы позору, славы дурной!..»

Ясно думалось Савушкину у догорающего костра, в ожидании рассвета полного, белого. Встал перед взором, словно выплыл из пелены тумана, крещеный тунгус Кирилл Тагаев, приятель его закадычный, учитель по следопытству, умерший полгода тому назад, в июльскую жаркую пору. Время Кирилла обороло почти в девяносто лет. Далеко на обласке тунгус и не ездил уже по рыбацким делам — ставил сетки и фитили от селений поблизости. Помер возле лодки-долбленки своей, прямо на бережку, на зеленой осоке. Уснул и не проснулся лесной человек, урманный. Жил он безгрешно, с открытой душой, теплым сердцем, светлым умом. Ко всякой твари был добрый, а к людям — совсем сострадательный… Нашли Кирилла через день после смерти. Лежал на траве ничком, трубка валялась рядом, будто выпала у спящего изо рта и погасла. Одним броднем Кирилл до воды доставал — течение лизало носок его надегтяренной обуви. Река, как живая душа, прощалась с тунгусом… В запазушке у Кирилла оказалось немного денег, на них и похоронили… Чистая совесть была у тунгуса Тагаева, без пылинки,