сапогах из буйволовой кожи. Сбоку у него была шпага. В те тревожные дни никто не отваживался отправляться в путь без какого-нибудь орудия, и не по этой шпаге можно было принять всадника за военного, а лишь по всему его виду, изобличавшему в нем лихого кавалериста.

Судя по его словам, он мог быть пуританином, но эти «круглоголовые», как известно, носили коротко остриженные волосы, у незнакомца же густые шелковистые волосы вились по плечам, да и красивые, холеные усы не были «пуританскими». Не вязалось с пуританством и «легкомысленное» петушиное перо. Наружность была «роялистская»; только одни его слова отзывали пуританством.

Что же касается человека, к которому были обращены слова всадника, то насчет его принадлежности к роялистам нельзя было и сомневаться: это ясно выражалось во всей его особе, в одежде и в манере себя держать.

Совсем еще юноша, лет всего около двадцати, этот второй незнакомец — также всадник — был в роскошном шелковом кафтане цвета старого золота, в таких же панталонах, в мягких сапогах из кордуанской кожи, обшитых по раструбам широкими драгоценными кружевами и снабженных вызолоченными серебряными шпорами. Щегольская шляпа его была отделана бобром и украшена развевающимся страусовым пером, которое прикреплялось аграфом из сверкающих самоцветных камней. Бархатная перевязь для шпаги была богато вышита, и судя по тщательности и красоте, — женскими ручками, руководимыми сердцем. Так же были украшены и раструбы его белых замшевых перчаток.

В этом юноше с женственно прекрасным, цветущим, породистым лицом, с длинными белокурыми вьющимися волосами, с ясным открытым взором больших синих глаз и с ясною улыбкою на красиво очерченных пунцовых губах, едва покрытых первым пушком, сказывалось нечто такое, что должно было внушить каждому невольное уважение к нему. «Смотри, не задень меня, иначе раскаешься!» — было написано на всей его фигуре. С особенной силою это сказывалось в его глазах и тоне голоса, когда он, натянув поводья своей лошади, с живостью спросил своего собеседника, с которым случайно вступил в обмен мнениями:

— Что такое вы сказали, сэр?

— Я сказал, что тот, кто не республиканец, обладает дурной головою или дурным сердцем, — повторил старший из всадников, тщательно отчеканивая каждое слово.

— Вы так находите? — продолжал юноша, повертывая свою лошадь назад по дороге, по которой всадники следовали друг за другом, причем младший был впереди.

— Да, таково мое мнение, — ответил старший, останавливаясь. — Если желаете, я могу выразить это и в следующей форме: кто не республиканец, тот или подлец или глупец.

— Подлец тот, кто говорит так! — весь покраснев от гнева и хватаясь за рукоять шпаги, вскричал юноша.

— Ясно, хотя и грубо сказано, молодой человек, — спокойно заметил старший. Хотелось бы мне в ответ на это также прямо и грубо обозвать вас глупцом, но я удерживаюсь. Предупреждаю вас, однако, что если вам дорога ваша жизнь, то возьмите обратно свои слова.

— Ни одного слова, пока у меня есть шпага! — кипятился юноша. — Советую лучше вам взять обратно свои слова.

Быстрым движением он выхватил из ножен шпагу и взмахнул ею по воздуху, где она описала молниеносную дугу.

Этих двух людей, совершенно между собой незнакомых, но уже готовых вступить в бой не на жизнь, а на смерть, свел слепой случай. Они оба ехали по одной и той же дороге. Дорога эта вела по горной отлогости от города Мичельдина в мичельдинский лес, недалеко от того места, где в настоящее время стоит усадьба «Пустынка». За каждым из всадников на некотором расстоянии от них следовали верхом слуги.

Одно время кавалерам пришлось ехать почти рядом, и они разговорились по поводу дороги. Незаметно разговор свернул на политические темы, и теперь, когда оба всадника поднялись на плоскогорье, у них вдруг вспыхнула ссора, готовая перейти в кровавую схватку.

Впрочем, горячился один шелковый юноша. Тот, который был постарше, спокойно сидел в своем седле, спокойно говорил и за оружие не хватался. Это шло совершенно вразрез с той страстностью, с которой он бросил в лицо собеседнику свое мнение относительно лиц, не принадлежащих к республиканцам. Что это означало? Не трусость же? А если трусость, то она должна была быть очень откровенного характера. Ведь этот человек первый потребовал, чтобы были взяты обратно оскорбительные для него слова. Но именно за труса и принял его юноша, почему и крикнул:

— Обнажай оружие, негодяй! Защищайся, если не хочешь, чтобы я убил тебя, как зверя на охоте!

— Ха-ха-ха! — иронически рассмеялся старший всадник. — Я потому и колеблюсь обнажить свое оружие, что опасаюсь, как бы мне не пришлось сразу проткнуть вас насквозь, — с насмешкою произнес он.

— Это увертка… самохвальство! — вне себя кричал юноша, разъяренный насмешкою противника. — Защищайтесь, и мы посмотрим, кто кого проткнет насквозь… Ну, что же вы?.. Слышите, что вам говорят?

— Напрасно вы так спешите, молодой человек. Конечно, если вы непременно настаиваете, я буду драться с вами, хотя, повторяю, боюсь нечаянно попасть в простые убийцы. Мне это было бы очень неприятно, потому что вы нравитесь мне, и я…

— Попробуйте! — с прежней возбужденностью оборвал его юноша. — Полагаю, не мне быть убитым вами. Как бы не случилось противоположное. Не будьте трусом.

По серьезному лицу старшего из противников пробежало выражение восхищения, смешанного с жалостью и с некоторою досадою. Он все еще колебался обнажить оружие, и сделал это лишь после того, как юноша обозвал его трусом.

— А? Вы находите, что я трус! — сквозь стиснутые зубы произнес он… — Ну, в таком случае — берегитесь… Да падет ваша кровь на вашу собственную голову!

Выхватив шпагу, он покрепче уселся на седле и приготовился к поединку.

— Бог и король! — крикнул юноша, набрасываясь на противника и пытаясь нанести ему первый удар.

— Бог и народ! — последовал ответ.

Шпаги со звоном скрестились. Должно быть, мало привычная к такого рода забавам лошадь юноши испуганно шарахнулась в сторону и перевернулась на задних ногах. Этим пируэтом она заставила своего всадника очутиться левым боком под оружием его противника. Если бы последний захотел воспользоваться своим преимуществом, то тут же поединок и был бы решен. Но