Возле устья Анадыря в губу впадало несколько рек. Они были разделены холмами. Утрами, при низком солнце, по воде опять стелился дым и пахло гарью. Иные из казаков и промышленных забеспокоились, говорили, что кожей чуют чужих людей, требовали выставлять караулы. Караульные, томясь бездельем, то и дело бросали посты, подходили к товарищам, сами начинали рыться в песке.

– Надо идти, узнать, кто там! – не выдержал явного беспорядка Никита Семенов. – А то ведь подкрадутся для тайного убийства. Пока мы соберемся да вооружимся – половину перестреляют.

– Чукотские костяные луки бьют дальше и точней пищалей! – поддержал его Семен Дежнев.

– Что им здесь? – заспорил Селиверстов, неохотно распрямляясь в отрытой яме. Голос его отозвался от дальнего холма.

Никита Семенов опасливо оглянулся, вжав голову в плечи, поежился.

– Что и нам, – ответил приглушенно и неприязненно. – Зуб, мясо, жир, шкуры. Чукчи из них лодки шьют, из кишок – одежду.

– Пусть забирают мясо жир, шкуры, – прищурившись, Юша всмотрелся в редкий дымок, стелившийся по воде, чихнул. – Зуб – нам! А зверь еще не подошел, что народ баламутите?

Никита плюнул под ноги, Семен Дежнев заковылял к беглым казакам, переметнувшимся к Селиверстову. Они согласились, что надо идти к местам, откуда появляется дым. На корге остался Юша с промышленными людьми, приведенными им с Колымы. Все они страстно лопатили отмель, грели кострами песок и галечник, урывками спали у огня, хвастались найденными клыками, зачарованно любовались растущей кучей моржовой кости. Оторвать их от этого занятия было трудно. Дежнев с Семеновым повели беглых казаков и своих промышленных людей берегом моря. Ватажка скрытно подошла к сопке, над которой появлялся дым. Никита предложил обойти ее. Бугор с Заразой заспорили, призывая разделиться на два отряда: одним взбираться наверх, другим зайти с противной стороны. Семенов насупился, рассерженно мотнул бородой, но возражать перебежчикам не стал, с Дежневым и Костроминым скрылся за склоном, другие стали подниматься на гору. Бугор остановился на полпути, переводя дыхание, огляделся.

– Хорошее место! – пробормотал, отмахиваясь от гнуса. – Отсюда устья трех рек видать. Не могли нас не заметить.

Едва он это сказал, сверху полетели стрелы. Бой был так густ, будто метали их до сотни стрелков. Люди Бугра укрылись среди камней и мхов, дали залп. На них, размахивая копьями, побежали то ли коряки, то ли чукчи. Перезарядить ружья не удалось из-за близости врагов, одни торопливо вставляли в стволы тесаки, другие схватились за топоры и сабли.

– Коряки! – крикнул Кокоулин. – Одного застрелил явно! – Он вскочил, отбил разряженной пищалью копейцо нападавшего, взял его на тесак и завыл, заскакал, как подбитая птица.

Бугор отбивался топором и саблей, Солдат прикрывался от ударов прикладом пищали. Сверху прогремел нестройный залп, облако сизого порохового дыма понесло к морю. Вблизи Бугра упал коряк с простреленной головой, сильно обрызгав казака кровью. Другие побежали вкруг горы. Пашка, морщась от боли, перетягивал ногу и ругался:

– Нет бы в ту же самую, что прошлый раз, а то в здоровую… Как ходить теперь?

Его товарищи перезарядили ружья, побежали наверх. Бой шел возле землянок, покрытых мхом. Дежнев с товарищами выбивал из них оборонявшихся. До полусотни мужиков с женщинами и детьми, отстреливаясь, отходили к реке. Каменных юрт было полтора десятка. В каждой жило по нескольку семей. Отступив, коряки не раз поднимались с разных сторон, осыпая пришельцев стрелами, копьями и камнями. Но запас их скоро кончился, и они бросили селение.

Казаки и промышленные обшарили землянки и не нашли никакого ценного добра, кроме бабы. Ее, не оказывавшую сопротивления, не показывавшую страха или неприязни, вывел за руку Бугор. На удивление всем, ясырка заговорила. Перемежая русские слова якутскими, сказала, что была выкуплена у своего рода промышленными, имела детей, но они умерли, долго и счастливо жила с передовщиком. Прошлой зимой люди той ватаги стали умирать. Умер муж. Живые сели в лодки и уплыли неизвестно куда. Ее захватили чукчи, у них отбили коряки. Семен Дежнев рассеянно слушал якутку, перетягивая очередную неглубокую рану, его парка из оленьих шкур валялась у ног, по льняной рубахе расплывалось бурое пятно. Якутка надорвала рукав и помогла остановить кровь. Морщась и покряхтывая, Семен пожаловался:

– Угораздило надеть почти новую! Знал ведь – что ни бой, то рана!

– Зашьешь! – буркнул Бугор. – Кто-то из ваших вблизи от меня коряку голову прострелил. Я с ног до головы в крови, а коряка уже не починишь.

– Я целил, – постанывая, признался Дежнев. – На тебя трое шли.

– Ловок! – укорил Бугор. – Как мне башку не разнес? Бог пулю отвел.

– Все равно бы тебя убили… Стрельну, думаю, вдруг спасу!.. – как о пустячном, оправдался Дежнев, прислушиваясь к словам плененной якутки. – Слышите, что говорит, – поднялся, подбирая парку. – Жила с людьми Федота Попова, которых унесло к полудню. Наверное, он держал ее в женках и помер от цинги. Прижав перетянутую руку к животу, Семен положил поясные поклоны на восток об упокоении душ. – Дорого, однако, дался Великий Камень!

Ватажка переночевала в захваченных корякских землянках, на вражьем припасе сухого плавника и сухой оленины. Якутке дали волю. За коряками она не пошла, но тенью ходила за Бугром.

– Васька! Продай ясырку! – в смех предложил Селиверстов, когда отряд вернулся на коргу.

– Многогрешен, но людьми не торговал! – насупясь, ответил Бугор. – Переманишь лаской, забирай. – Он не сразу понял, что такими словами Селиверстов укорял ходивших на погром. Куча моржовых клыков в их отсутствие заметно увеличилась, а ясырка в здешних местах стоила меньше пуда кости.

Лето выдалось прохладным, от корги долго не относило лед. На икромет пошли кета и горбуша, а моржи все плескались возле берега, не желая вылезать на сушу. В реке ловили кижуч, чавычу, гольцов, попадалась и белая рыба: сиг, вострок, ряпуша, нельма, чир, горбун, валек. Но добывалась она трудно, отрывая от главного дела, и хватало ее только на еду. Дежневские и селиверстовские люди лопатили и лопатили песок с галечником, откапывая все новые заморные клыки. Время заготовки красной рыбы было упущено, все надежды на зимние корма теперь связывались с немногими оставленными в зимовье мужчинами и женщинами, да еще рассчитывали на мясо моржей. Их, выползших на берег, стреляли картечью. Зверь был живуч. Метили в голову и подходили близко, рискуя быть растерзанными теми самыми клыками, ради которых проливали кровь. Якутка варила рыбу и мясо, топила жир, веселя Бугра, съедала их в большом количестве. На обильных кормах она быстро толстела и семенила на коротких ножках, перекатываясь с боку на бок. Васька, глядя на нее, хохотал, она тоже смеялась, в глубоко запавших под лоб глазницах весело подрагивали черные ресницы.

Моржи полезли на сушу с Ильина дня, но вскоре похолодало, приливы снова понесли лед. Промысел оказался не таким удачным, как ожидали, но полторы сотни пудов моржового клыка Селиверстов добыл. Дежневская ватажка набила моржей, вырубив с голов клыки и накопала заморной кости чуть меньше. На этот раз кочи и коломенка с ценным грузом, с хорошим запасом жира и мяса были приведены к селению своими силами. Добравшись до зимовья, дежневская ватага без шума поделила добычу и занялась обыденными делами. Среди людей Селиверстова споры начались еще при возвращении, а при дележе случился скандал. На глазах спутников Юша отобрал в казну десятину лучшими клыками, чем вызвал недовольство переметнувшихся к нему казаков. Затем, опять же лучшей костью, отложил пятьдесят пудов, якобы явленных воеводе, все остальное предложил поделить поровну.