прекрасно понимали и американцы, чье здравомыслие не затуманились отчаянием. Остается загадкой, как французское и английское правительства и их военные советники сохраняли веру в столь нереальный проект»[2766]. «Планы сосредоточения в Сибири эффективных экспедиционных сил, способных восстановить военное равновесие в Европе, нуждались в чем-то вроде чуда, — подтверждал советник американского президента Э. Хауз, — чтобы привести к успеху»[2767].

«Японцы в этой операции, — приходил к выводу французский дипломат Л. Робиен, — думают лишь о своих частных интересах»[2768]. «Хотя японцы охотно оккупировали бы восточную Сибирь, «я, — подтверждал эти подозрения министр иностранных дел Британии А. Бальфур, — крайне сомневаюсь, что они согласятся продвинуться вплоть до Уральских гор, или позволят представителям четырех великих союзников контролировать свои действия». Для реализации этого плана требовались крупные военные силы. Кроме того, его осуществление привело бы к резкому снижению рентабельности японского флота. Это дорого обошлось бы, повлекло за собой серьезный военный риск и не принесло бы славы. Более того, реализация этого плана могла привести к открытой войне с большевиками, и даже бросить Россию в объятия Германии»[2769].

«Не требует большого воображения увидеть, — предупреждал в те дни американский политолог Д. Спарго, — что, в случае овладения Германией контролем над экономической жизнью России в Европе, а возможно, и в Западной Сибири, в то время как Япония овладеет контролем над остальной Сибирью, результатом будет возникновение угрозы всем демократически управляемым нациям мира. Сомкнув руки над распростертой в прострации Россией, две великие милитаристские державы овладеют контролем над ресурсами и судьбой около семисот миллионов людей. Конечно, союз Германии и Японии с Россией, управляемой реакционной монархией, будет еще более огромным и опасным; но если даже Россия не станет более управляемой реакционными монархистами и сохранит либеральное правительство, в ее экономической жизни на западе будет доминировать Германия, а на востоке — Япония… Возникнут две великие лиги наций — лига демократических стран против более сильной лиги более агрессивных милитаристских наций»[2770].

Дипломат Временного правительства Б. Бахметьев, которого США все еще признавали российским послом, указывал на то, что японцы стремились высадиться во Владивостоке под любым предлогом. Бахметьев опасался, что они оттуда уже никогда не уйдут…[2771] Французский коллега Бахметьева, бывший посол В. Маклаков утверждал, что угроза со стороны вооруженных сил союзных держав, особенно Японии, российским территориям будет иметь катастрофические последствия для России и для союзников[2772].

Подобные опасения беспокоили и американского президента. По словам Хауза, «Вильсон боялся, очевидно, одного — как бы японские войска, раз уж они попали в Сибирь, не остались там; он опасался, что трудно будет убедить их уйти оттуда. Их (японские) военные руководители, вероятно, не придавали бы интервенции большого значения, если бы они не рассчитывали, что ее результатом будет контроль над Восточной Сибирью…»[2773]. Сам Хауз считал, что «если японцы вступят в русские пределы, не обещав уйти оттуда…, то Антанта, поддерживая японцев, поставила бы себя в такое же точно положение, как германцы, оккупировавшие сейчас западную часть России, хотя против этой германской оккупации гремят непримиримые возражения со стороны западных держав»[2774].

Планы интервенции снова повисли в воздухе, поскольку без Вашингтона, они не имели шансов на реальное воплощение: «Единственно, с чем все согласны, — пояснял Локкарту министр иностранных дел Британии Бальфур, — это то, что без активного участия Америки невозможно достичь сколько-нибудь впечатляющих успехов в Сибири»[2775]. Однако американцы не спешили принять решение. Интервенция в Россию, объяснял в начале марта, в письме к Бальфуру, позицию президента Э. Хауз, «может стать причиной серьезного понижения, если не потери нашей нравственной позиции в глазах наших народов и всего мира в целом…»[2776].

В. Вильсон все не мог принять однозначного решения. В письме Хаузу он говорил, что «доходит до изнеможения», раздумывая, что делать с Россией, и всякий раз, как обращается к этому вопросу, тот распадается на куски, «точно ртуть под моим прикосновением»[2777]. При этом президент последовательно выступал против интервенции даже при заявленных гарантиях: в его «второй ноте появились два новых тезиса — ожидаемое «горячее» российское возмущение интервенцией и «симпатии» Америки к российской революции, какой бы печальный и неудачный оборот она ни приняла. Нота заканчивалась заверениями «в самых теплых дружеских чувствах и доверии» США к Японии, при этом Вильсон с критики Японии «переключился на более высокие материи: на отрицание как таковой пользы интервенции»[2778].

«Президента особенно раздражала попытка союзных держав вмешаться во внутреннюю политику России. В феврале он не видел ничего «разумного или практичного» в планах Великобритании в Сибири. А когда автор статьи в нью-йоркской «Ивнинг Пост» допустил возможность американской интервенции, Вильсон заявил, что корреспондент «полностью искажает дух и принципы власти, если считает возможным ее участие во вмешательстве» в дела любой другой страны»[2779]. Миссия Бергсона, отправленного, по инициативе Клемансо, в Вашингтон для защиты перед Вильсоном идеи необходимости создания Восточного фронта, потерпела неудачу[2780].

Только «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан», подчеркивал Хауз, Вильсон взял обратно свои возражения против японской интервенции[2781]. При этом Вильсон настаивал на крайне ограниченном контингенте японских и американских войск. Сам Хауз выступал против любой интервенции: «Я никогда не изменял своего мнения, что посылка японских войск в Сибирь была бы огромной политической ошибкой. Я не могу найти никакой военной выгоды, которая компенсировала бы причиняемый вред. Не говоря о враждебном чувстве, которое создалось бы в большевистском правительстве…»[2782].

Существовала и другая проблема, на которую обращал внимание госсекретарь США Лансинг: «Британское правительство настойчиво утверждает, что союзным державам в собственных интересах следует попросить Японию оккупировать Транссибирскую железную дорогу. С политической точки зрения я назвал бы это опасным; немцы могут воспользоваться этим для консолидации российского общественного мнения против союзников»[2783]. На эту опасность указывал и Бахметьев. По его мнению, интервенция «бросит русских в объятия германцев… Относительно этого у нас не было разногласий», — отмечал Хауз[2784]. Аналогичных взглядов придерживался и Черчилль: «если бы Япония выступила против России, то большевики, при поддержке русского народа, могли бы заключить прямой союз с Германией против союзников»[2785].

Бальфурам, клемансо, лансингам и черчиллям нужна была реальная третья сила, которая выступила бы альтернативой японцам и не компрометировала бы «союзников» в открытой интервенции против России, и такая сила скоро нашлась…

* * * * *

Представители США в регионе информировали Вашингтон об усилении немецкого влияния на Дальнем Востоке в результате формирования австро-немецкими военнопленными воинских частей и вследствие того, что сибирские