лик — просто она ему в данный момент не нужна. Беда человека заключается в том, что он не знает и не может знать свои силу и возможности. Он сам непосредственно не может измерять свою человечность критериями мира. Зачастую он не знает свою сущность и ставит перед собой лишь мелочные цели.

Отделив свое от чужого, человек совершает первую несправедливость. Но иначе он не стал бы человеком. Хотя его самого и его человечность уже измерили без его ведома. Это кажется ему чудесами. Вера в чудеса приводит человека к их непостижимости. Неверие приводит к худшему — к осознанию своего бессилия. Может быть поэтому человек так часто смотрит на прекрасное с тоской, поскольку она очищает; но значительное прекрасное вызывает страх и даже слезы. Может быть при этом измеряется его человечность? Тогда измеряет ее сам мир.

Человечность в душах, эта связь эстетического и этического миром такова, что принижение первого ведет к потере человечности, принижение второго приводит к ренессансу чувств. Если бы человек знал, что нужно обществу в данный момент от него, он бы не страдал вопросами смысла жизни и мироздания. А так, потерю человечности его измеряет общество по дальнейшим его поступкам. Но вопросы ренессанса чувств стоят гораздо более ценного глубокого. Как говориться: «В друзьях находишь ты себя, зато друзья в тебе теряют, и этот парадокс всегда своей жестокостью страдает. Найдя себя, ты много обретаешь: весь мир у ног; но ты заведомо теряешь — что совершить бы смог». Уже в друзьях измеряется твоя человечность. Вот только сами друзья должны быть от мира сего.

Процесс мира диалектически связан с международным сообществом. Однако он приходит к человеку как единственному актору разумного действия. Хотя бы в виде внешней самоорганизации, чтобы войти в целостность с внутренней самоорганизацией, которая есть выражение души человека. Казалось бы, чего проще: жить всем миром и радоваться. Однако, тогда не было бы самости человека, а значит, сама человечность вышла бы из души и погибла в бытие как догоревшая свечка. Существует так называемый закон преобладающего развития духовного, связанный с неизбежной инерцией рефлексий при осмысливании того или иного поступка. Грегарный отбор мира действует через биосоциальный поток на бытие — как на общество, так и на личность. Разрыв с таким потоком дает подростку, казалось бы, желанную свободу творчества мира. Однако такая «свобода» не дает простора для духовного развития вообще, а преобладающего в частности.

Гуманизм не искушает имманентно, его нужно еще заслужить в людях, тогда он становится человечностью и искушает нас вечным. То есть, миром и созиданием. Более того, человечность требует действия и даже некоторой жертвенности как плату за пользование вечным настоящим. Это ответственность перед миром, которую он обретает одновременно с «приобретением» самой человечности. Еще в далеком уже прошлом Е. Баратынский разумно утверждал, что «того не приобресть, что сердцем не дано». Если под «сердцем» понимать человеческую самость, тогда проницательности поэта можно только позавидовать, ведь всякое неудобоваримое, навязанное, чуждое откидывается за ненадобностью, будь даже если это общечеловеческая ценность.

Подобное происходит довольно часто, ведь самость, как правило, ищет и находит свой собственный путь, выражение себя не в обществе, а в мире и созидании. Но если под «сердцем» понимать печаль одиночества, тогда становится неуютно. Ведь не должны мы даже в своих страданиях отрицать человечность мира. Наоборот, наверняка здесь поэт оказался неправым. Поскольку именно страдание в довольно широких пределах определяет, формирует и становит человечность как понимание и признание «своей» вечности. Однако субъективность не понимает вечного без его материализации, без действия, без одиночества.

Мессианские социетальные идеи обычно упираются в сложность личной реализации, поскольку ответ или оценку в таком случае получить трудно. В народе необычайно метко говорят истины, что за одного битого двух небитых дают. Тем более, если верить откровению А. Моруа: «Что мы понимаем в жизни? Почти ничего…» Конечно, писатель имел в виду смысловую гамму жизни, ее исчезающую и неуловимую бесконечность процесса мира и созидания. Однако мы знаем только лишь «голые» тенденции развития сущего, ее направленность на материализацию, очеловечивание и человечность. Хотя этого уже обычно бывает достаточно, чтобы биться с собой за себя. Одиночество должно облагораживать и очеловечивать как ничто или никто уже потому, что перед собой мы чисты и даже «голы» в собственном откровении. Мир заставляет нас чувствовать себя.

Человечность это не рабство воли, а свобода духа. В первом случае воля аффектирует, во втором — дух ищет человека. Известны объективные отборы как тенденции существования мира в направленном равновесии субъективного с объективным. Это продвижение вечного мира в настоящем к познанию самого себя. Тенденции развития не очеловечивают сами по себе, они лишь подталкивают нас к пониманию необходимости поиска как смысла жизни. Подталкивают, наконец, к осмыслению и озарению, когда мы остаемся наедине с самим собой. Мы никогда не бываем одиноки, с нами всегда мир, который смотрит с надеждой.

Духовность мира есть смысл существования, в нем рождается человечность, правящая цивилизацией в творческих слезах и улыбках, но не в конфликтах и кризисах. Духовная свобода — залог мира и согласия бытия. Тогда по отношению к самому себе можно представить следующую картину: голос ветра скоро грубеет и начинает поднимать пыль веков. Снежинки одиночества, колкие и холодные с живым шуршанием секут окно нашей душной комнаты и неприятным холодным гостем влетают в квартиру. Однако все это входит в душу и фильтруется. Остается осадок, который нужно выразить миром и согласием. Это трудно, но это необходимо, ради жизни на Земле. Тогда никакие ухищрения злыдней в лице глобалистов или трансгуманистов с их нечеловечностью отлетят от души как щепки, а сам мир восторжествует в разуме бытия.

9.6. Красота из человечности

Красота действительно исходит из человечности, все шедевры человеческой цивилизации красивы. Но они одновременно человечны и миролюбивы, будь то мифы Древней Греции, "Откровения Иоанна", ария Мефистофеля, картины Тулуз-Лотрека или "Щелкунчик" Гофмана. Красота эта далеко не только результат некоего конвента, а следствие необходимого принятия и усвоения общечеловеческих канонов мира в ходе социализации сообщества. Да, красота требует мира, но и сам мир в свою очередь требует красоты. Хотя сама по себе красота не может дать миру никаких гарантий качества — одна она не может спасти мир, как это утверждали великие мира сего. Для этого должна быть диалектическая целостность красоты и некрасоты, хотя бы в лице распознавания последней как некрасивости и непотребности. Однако красота исходит из человечности, хотя бы для того чтобы сообщество начало задумываться о мире — через его