Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ох, Господи! Что же это… — сказала мама у Симки за спиной незнакомым голосом.
Он вздрогнул, обернулся, сразу учуяв беду:
— Что?!
— Вот. Посмотри… — Мама, глядя мимо Симки, протягивала развернутое письмо.
Твердым разборчивым почерком там было написано:
Уважаемая Анна Серафимовна!
Вам пишет родственница Норы Аркадьевны Селяниной. Последние месяцы Нора Аркадьевна жила у нас в Воронеже. С прискорбием должна сообщить Вам, что неделю назад Нора Аркадьевна скончалась, у нее был рак горла.
Незадолго до смерти Нора Аркадьевна просила, чтобы я, когда ее не станет, переслала прилагаемые бумаги и письмо Вашему сыну Серафиму. Теперь я это делаю и прошу принять мои соболезнования.
Вера Николаевна Гревская.
Симка с минуту одеревенело смотрел на письмо неизвестной Веры Николаевны Гревской. Потом непослушными пальцами взял со стола конверт с надписью «Симе».
Это было ее письмо.
Написанное, когда она была еще живая .
Сима, здравствуй!
Та тетрадка оказалась в Воронеже, и я рада, что сумела сделать копию тебе в подарок. Перечитывай иногда и вспоминай ту удивительную ночь.
Надеюсь, ты не забываешь наше путешествие?
Вспоминай почаще маятник Фуко: он свидетельствует, что в мире есть законы, которые сильнее законов человеческих и самого вращения Земли. Они незыблемы. Пусть и совесть твоя будет такой же.
«Мика» старайся не показывать посторонним — сам понимаешь почему. А в крайнем случае, если кто-то ненужный увидит и начнет расспрашивать, скажи, что это подарок от тетушки. Как ты понимаешь, мне уже ничего на свете не грозит.
Вот и все.
Обнимаю тебя.
Тетя Нора.
P.S. А плакать не надо. Ни в коем случае.
Симка не плакал. Мама плакала, а он нет. По крайней мере, при маме. Ночью — другое дело. Но и тогда — не сильно, не взахлеб. Просто он со слезами вспоминал все, что было . Маятник в соборе, парусники, мальчика на берегу и голос тети Норы, когда она читала «Мика». И руку ее — как она трогала его волосы (это была единственная ласка, которую тетя Нора позволяла в отношении Симки).
«Она уезжала прощаться с Москвой и Ленинградом, — понял Симка. — Она уже знала . А меня взяла, чтобы передать мне все это . Все, что любила…»
«Может, я напоминал ей брата, когда он был мальчиком, — подумал он еще. А потом: — Но и самого меня она тоже любила…»
А в голове все вертелась песенка:
Казалось бы, какое отношение песенка эта имеет ко всему, что случилось. Но Симка вспоминал ее, и становилось легче. Чуть-чуть…
«Наверно, она теперь там же, где Луи, — думал Симка про тетю Нору. — Ну, не в войске Михаила Архистратига, но все равно в небесном царстве…» В те дни и ночи он изо всех сил верил, что это царство есть. Жаль только, что не было жаворонка, чтобы послать его в запредельные небеса…
Симке очень хотелось увидеть тетю Нору во сне, но он не увидел ни разу. А снилось только страшное: про собаку Лайку, которую два года назад запустили на орбиту в запаянном шаре (про это опять недавно вспоминали по радио). Снилось, что он сам эта собака. Симка просыпался с прыгающим сердцем и хватал губами воздух, спешил надышаться. Потом, чтобы успокоиться, вспоминал Мика и Луи.
Он часто перечитывал поэму. Обычно украдкой от мамы. Потому что мама, если видела эти листы, очень тревожилась и говорила, чтобы он не вздумал их никому показывать — она ведь тоже знала, кто такой Гумилев. Симка обещал, что не вздумает…
Один раз Симке приснился зверь с кошачьей головой. Он был не страшный, ростом с котенка и такой же ласковый. Так же мурлыкал. Только гладить его мешали торчащие между ушей колючие рожки…
Лишь через пятнадцать лет Серафиму Стеклову удалось побывать в Воронеже. Веру Николаевну Гревскую он там не нашел, она куда-то неожиданно уехала, не оставив адреса. Не удалось отыскать и могилу тети Норы на старом воронежском кладбище. И Симка осторожно положил букет прямо у ограды.
А еще через несколько лет, когда искусство в фотосалонах достигло высокого уровня, он отнес мастеру ленинградский фотоснимок — их с тетей Норой снял на Дворцовой площади уличный фотограф. На фоне Зимнего дворца, в полный рост.
Оказывается, в старых фотографиях скрыто много неразличимых простым глазом деталей и качеств. Их можно «вытянуть» с помощью специальной техники. И мастер вытянул, увеличив снимок в несколько раз. Стали различимы даже буковки на стеклянном значке!
Серафим Стеклов повесил этот двойной портрет над своим рабочим столом. И теперь в комнате навсегда поселились десятилетний Симка («пиджачок на тросточках»!) и тетя Нора — некрасивая пожилая дама в старомодном платье из темного шелка. Навсегда живые в своем давнем лете пятьдесят девятого года.
Но это случится уже во взрослой Симкиной жизни. А пока такой жизни еще не было. Была зима пятьдесят девятого, а потом шестидесятого года. Следом — бурный, звенящий стеклянными гирляндами сосулек март, апрель с желтой мать-и-мачехой у заборов, май с буйной черемухой. Затем июнь — когда мама с Андрюшкой попали в больницу, а Симка обнаружил в стене за картиной тайник. И день, когда Симка искал отмеченные на таинственной карте места.
А потом, как всегда, пришел вечер…
До вечера Симка успел еще много чего. Ну, разумеется, он снова долго разглядывал найденную в тайнике бутылку: и ее внутренность — на просвет, — и сургучную пробку с оттиском старинного пятака. Ничегошеньки в бутылке не было (кроме невидимой тайны). Симка так вертел посудину, так пялил глаза, что в конце концов почудилось — за стеклом сидит крохотный джинн в чалме и сердито рвет из длинной бороды волоски.
«Ты скоро свихнешься», — предсказал Который Всегда Рядом .
