Совсем. Я понимаю, что на фоне «геополитических реалий» моя жизнь, может быть, вообще ничто, но… А для вас вообще-то люди существуют?

Маэстро лишь скривил губы в усмешке:

— В той же мере, в какой они существуют друг для друга: как средство самовыражения. А с тобой, мадемуазель, действительно случайность, впрочем, для нас довольно удачная.

— Удачная?

— Да. Мы предполагали спровоцировать местную службу безопасности на борьбу с «белой смертью», засветить в связи с порошком нескольких мешающих нам работников спецслужб и политиков… И — отвлечь этих господ от основного мероприятия: теневых переговоров со здешними деловыми людьми по серьезной совместной работе как в экономике, так и в политике. Ты подвернулась настолько неожиданно!

Кстати, Крас был нами сыгран втемную, — радостно объявил Маэстро. — Этому мавру предстояло сделать свое дело и — умереть. Он был уверен, что операция по наркотикам и есть основная. А ты, красавица, сделала почти неосуществимое: если не уничтожила, то изрядно пощипала целый местный клан могущественного Автархана; теперь вести переговоры, или «держать базар», с остальными куда проще. Тем более для всех, и для криминалов, и для особистов, останется могучая мотивировка происшедших событий: разборки местных и пришлых «по наркоте». Профессионально сработано? Аля пожала плечами. — Красиво, добротно… Хорошо, — произнес Маэстро, имитируя героя мультика «Падал прошлогодний снег». — Крас сообщил нам, что начались сложности; мы планировали несвязухи, но то, что начало происходить… Знаешь, руководитель любой спецоперации — как полководец в битве: события могут накатывать с непостижимой быстротой, и он должен реагировать на них. В операцию ввели меня.

— Вы — Большой Босс?

— Нет. Но у меня определенная специализация: гасить возникающие пожары.

— Чужой кровью?

— Когда идет война, нужно применять все средства для уничтожения противника.

Аля вспомнила Гончарова, произнесла грустно и очень тихо:

— А война всегда, Маэстро внимательно посмотрел на Алю, словно увидел ее в другом свете. Сказал медленно:

— Для некоторых это стало хобби.

— Убивать?

— Жить азартно.

— Тогда это не хобби, а наркотик.

— «Что опьяняет сильнее вина? Лошади, женщины, власть и война», — усмехнулся Маэстро.

— Опять стихи…

— Киплинг. Последний поэт империи.

Аля задумалась на мгновение, произнесла тихо:

— Вы странный, Маэстро…

— Очень. Зато — результативный. Так вот, когда я прибыл на квартиру к Красу, выяснилось, что ты — дочь Барса, а Гончар, его еще называли Гончий, один из бойцов его группы.

— Вы знали моего отца?

Маэстро на секунду запнулся, потом ответил:

— Да. Так вот, появление тебя и Гончего — реальный повод мотивированно предположить, что кто-то вмешался в нашу спецоперацию, кто-то, обладающий информацией и возможностями. Потом произошел профессиональный налет на квартиру, где зависли мы с Красом; ему показалось, что совпадений слишком много, я тоже был несколько озадачен. Мы не ожидали, что начнется настоящая бойня. Решили найти ваше убежище. Твое и Гончарова. Автархан со своими людьми успел раньше. В любом случае — все хорошо, что хорошо кончается: Автархана больше нет, Краса — тоже, а мы с тобой мило беседуем в приятном заведении.

— Просто хэппи-энд, да и только!

— Вроде того.

— Я не понимаю…

— Чего?

— Почему я еще жива? Вы запланировали устранение этого Сиплого…

— Краса.

— Да, Краса. И наверняка той, что станет «наживкой». Ею стала я. Почему я жива?

— Теперь нет необходимости тебя устранять. Ты и так на всех крючках: на тебе зависло слишком много трупов…

— Не верю я вам, — горько усмехнулась Аля. — Вы меня убьете в любом случае: чтобы накладок не возникало. После того, как что-то у меня выясните или просто используете для чего-то… Извините, я снова неудачно выразилась: ведь ничего личного, так? Как в плохом кино: я оказалась в неудачное время в очень неудачном месте…

Маэстро закурил, затянулся, выпустил дым, прикрыв веки. Бросил коротко:

«Слушаю…» — и замер. Лицо его вдруг жутко побледнело, он закусил губу…

Быстро вытащил из кармана коробочку, выбросил на ладонь две облатки, проглотил.

Тело его сотрясла судорога, лицо слегка порозовело.

— В каждой профессии — свои издержки… — произнес он хрипло. Открыл глаза, и Але стало по-настоящему страшно: черные, как ледяные полыньи, зрачки расширились так, будто их окружал беспросветный мрак; в их тяжкой глубине вяло плескалось безумие… — Случай… Его Величество Случай… Он может помочь, а может и спутать все карты… Но мне любопытнее всего тот, кто управляет случаем! Ведь может статься, что тот, кто держит в руках веревочку и дергает за нитки, на которых мы подвешены, управляя событиями, судьбами, жизнями, — всего лишь бездарный актеришка, которому не нашлось места на действительно престижной сцене?.. И он гонит писклявым голоском третьесортную пьеску драматурга-неудачника… И наблюдают за всем этим действом такие же нищие бедолаги, у которых не хватает средств на билет в ложу истинного театра, где рушатся империи и потрясаются троны, где дикие орды крушат казавшиеся незыблемыми твердыни и воздвигают алтари своих жестоких богов… Как грустно, когда это представишь… Блистать на убогой сцене среди убогих декораций — что может быть горше для гения?..

Лицо Маэстро было непритворно печальным; казалось, более всего он сожалел о том, что природа так напутала с местом и временем его рождения. Левая щека дергалась, зеницы двигались под полуприкрытыми веками, словно он наблюдал несокрушимый, стремительный бег орды, и взъяренные кони опаляли его близким дыханием, и визжащие всадники с перекошенными криком лицами спешили за кровью и золотом, и прекрасные дикарки провожали их взглядами, покусывая губы от неутоленной страсти, готовые покориться новому владыке и новым порокам, и жаждущие…

Жаждущие вечного зрелища, состоящего из крови, азарта и не знающей предрассудков, бесстыдной любви — прямо там, на арене, среди окровавленных тел, когда стоны боли и страсти сольются в один и родят нового бога, который зальет мир новой кровью…

Казалось, он открыл глаза лишь огромным, невероятным усилием… Огляделся вокруг, словно пытаясь узнать окружающее…

— Ты чего таращишься, дурик? Муху проглотил? Так зимой муха — к покойнику. — Непропорционально маленькие глазки на широком, лоснящемся лице остановившегося у стола здоровенного дебила придавали ему сходство с каким-то доисторическим мастодонтом. Он облизал толстые губы, добавил со смешком:

— Примета верная.

— Бурнаш, а может, он — дерьмо? От грязного негра? То-то во все черное обрядился! — сострил малорослый крепыш со стриженной под газон шишковатой башкой.