Однако все это ни на йоту не изменило основной позиции фельдмаршала. И поскольку Кейтель считал собственным долгом «покрывать» приказы фюрера для внешнего мира своим именем (даже если им предшествовали горькие, неприятные, а то и оскорбительные для него дискуссии), он все-таки поступал предписанным образом — вопреки протестующим, озабоченным и опасающимся дурных последствий фронтовым командующим. Но при этом начальник О КВ собственноручными пометами на документах категорично подчеркивал: речь идет о «приказе фюрера», а сам он — всего лишь «громкоговоритель», ретранслирующий войскам намерения Гитлера.

Всё это в совокупности привело к тому, что он стал крайне непопулярен среди генералитета. После войны никто из них не выступил в защиту Кейтеля; наоборот, его прежние приятели стали проклинать и поливать его бранью, даже обзывая унизительной кличкой «лакейтель» и «послушно кивающим ослом».

Но никто из этих порицавших Кейтеля представителей высшего генералитета и офицерства не понимал дело лучше него, и ни у кого из них не появилось тщеславного желания самому занять его место. Гитлер же отдавал должное Кейтелю за выполнение тем своего воинского долга, считая это безусловным доказательством «веры» фельдмаршала в конечную победу. Но определенного недоверия к своему фельдмаршалу «верховный полководец» рейха так никогда и не преодолел.

20 июля 1944 г., чуть позже 12.30, во время полуденного обсуждения обстановки в гостевом бараке (так называемом «чайном домике»637 «Волчьего логова», взорвалась бомба с часовым механизмом. Она до основания разрушила тот последний бастион, который еще отстаивал начальник О КВ. Генерал-полковник Йодль, который получил легкое ранение, описал, как фельдмаршал Кейтель (тоже легко раненный) заботливо и бережно помог слегка пострадавшему фюреру выбраться из-под обломков разрушенного взрывом барака. Ни дать ни взять — просто мистическая сцена на фоне тех мрачных размышлений, которые давили на Кейтеля, учитывая его отношения начальника военной канцелярии с «верховным полководцем» рейха. По показаниям одного свидетеля (стенографа рейхстага, откомандированного в ставку), Гитлер однажды заявил: только с этого момента он убедился в том, что Кейтель все-таки «надежен»...

Но именно не кто другой, как сам Кейтель, ввел к Гитлеру того человека, который подложил бомбу, — начальника штаба армии резерва полковника генерального штаба графа Клауса Шенка фон Штауффенберга — для доклада фюреру по вопросу о пополнениях фронтовых войск.

После первого доклада Гитлер пожелал узнать: кто таков этот одноглазый полковник? (Штауффенберг потерял глаз, будучи начальником штаба одной из дивизий в Тунисе). Он показался фюреру «каким-то зловещим».

Идейный мир этого пылкого, вдохновленного высокими идеалами и движимого отчаянной, мрачной решительностью аристократа-революционера был Кейтелю совершенно чужд и недоступен. Рассуждая о Штауффенберге уже после краха рейха, он отметил в нем только то, что назвал «фанатизмом». О возможности офицерского бунта — бунта, движущей силой которого стали в большинстве своем представители дворянства, Кейтель и помыслить не мог.

Через свою прабабку с отцовской стороны Марию Гриффен-хаген (дочь арендатора монастырских владений в Райхенберге

около Гослара) Кейтель был связан узами дальнего родства с генерал-полковником Гудерианом, жена которого, в свою очередь, приходилась родственницей вышеназванным Гриффенха-генам. По словам членов семьи Кейтеля, во время войны он не раз обсуждал с Гудерианом вопрос, возможно ли для военного добиваться изменения политической системы. Оба пришли к выводу: для военного (особенно во время войны) это было бы слишком трудно. Политику следует оставить политикам! Тем самым они (исходя из совершенно других соображений и отнюдь не желая того) подтвердили гитлеровский тезис, который фюрер не раз достаточно грубо высказывал, как человек, все и всегда знающий лучше всех прочих: военные ничего не смыслят в политике, а политики — в военном деле!

Весной 1943 г. Кейтель был проинформирован о деле Осте-ра — оно затрагивало его собственное ведомство. Генерал-майор Остер, начальник центрального отдела управления разведки и контрразведки (абвера) ОКВ, подозревался в том, что под предлогом медицинской непригодности освободил ряд лиц от военной службы; косвенно его обвиняли и в нарушении валютных правил. Но на самом деле он, по крайней мере, уже целых пять лет, был виновен в гораздо большем: генерал фактически являлся начальником генштаба тайного заговора против Гитлера, который так и не осуществился. Остер, солдат телом и душой, был таким же революционером, как Штауффенберг, но совсем иного типа, чем Шульце-Бойзен. Но, как и для этого обер-лейтенанта авиации, Остеру годилось любое средство, лишь бы свергнуть Гитлера! Генерал считал его развратителем нации и разрушителем рейха. Политические цели Остера и Шульце-Бойзена были диаметрально противоположны! Но как Шульце-Бойзен не остановился перед тем, чтобы снабжать большевиков секретными военными данными, так и Остера не испугало сообщить своим друзьям в Англии дату начала германского наступления на Западе в 1940 г.

Фельдмаршал Кейтель во всяких таких делах разбирался лишь настолько, насколько это было положено ему в связи с данной досадной историей, которая, как он полагал, возникла в результате сложных махинаций абвера. Когда член военного трибунала в ходе рассмотрения этого дела сообщил ему о своей надежде доказать, что начальник управления зарубежной разведки (абвер «Заграница») О КВ адмирал Канарис638 совершает государственную измену, он ответил грубостью. Впрочем, фельдмаршал умел бывать и очень грубым. Кейтель возмутился: а какие доказательства, что начальник управления О КВ — действительно государственный преступник? Германские адмиралы так не поступают! Он грозил виновнику этого обвинения военным судом. Обвинение было спешно отозвано, а Остер отделался отставкой и положенной ему гражданской пенсией639.

Фельдмаршал отказался поверить в какую-либо виновность Канариса даже тогда, когда того после 20 июля 1944 г. арестовали и в конце концов бросили в концлагерь [Флёссенбург]. Он поддерживал семью адмирала и деньгами. Точно так же он отказывался верить в какую-нибудь виновность генерала Томаса, начальника своего управления экономики, который после 20 июля был арестован как старый фрондер. Кейтелем руководило вовсе не ведомственное честолюбие. Он был в буквальном смысле слова слишком прямым человеком, чтобы поверить, что кто-то, кому он годами доверял, мог вести двойную игру. В конечном счете у него отсутствовало всякое понимание того, что, в сущности, это сам Гитлер вызвал возникновение такого фронта против себя среди собственной нации.

Во второй половине дня 20 июля 1944 г. Кейтелю позвонил из Берлина генерал-полковник Фромм, начальник Штауффен-берга. Он хотел знать: Гитлер — мертв?