Позже майору Бюксу позвонил рейхсмаршал и спросил: «Скажите, он [Гитлер] что, совсем спятил?» Разговор закончился словами Геринга: «Все это — безумие и осуществлено быть не может!» Кроме Кейтеля против «Линч-приказа» возражал и начальник генерального штаба люфтваффе генерал авиации Коллер. Приказа так и не последовало!

Борьба вокруг таких «особых приказов», схватка между благоразумием и безумием, стремление дать этому благоразумию проявляться во всем, необходимость начинать «бумажную войну» (чтобы, во-первых, доказать свое дисциплинированное выполнение долга, а во-вторых, попытаться либо помешать отдаче полностью противоречащих чувству чести и противоправных приказов, либо смягчить их) — всё это отнюдь не определяло целиком деятельности ставки. Но от случая к случаю вокруг действующих от имени Гитлера офицеров все больше и больше создавалась какая-то странная атмосфера внутри этого, подобного острову, кольца заграждения N° 1, отделявшего «Волчье логово» от остального мира. К этому добавлялось и осознание того факта, что нормальная победа, в традиционном, старопрусском смысле слова, уже невозможна. Невозможно стало и прийти к нормальному миру путем переговоров и частичных отказов [от прежних захватов], причем не только из-за личности (или антиличности) Гитлера, но и из-за упорного, неумолимого требования вражеской стороной безоговорочной капитуляции Германии. Для высших офицеров, которые, как и Кейтель, пережили поражение 1918 г. и Версальский мир, отсюда возникала непреодолимая дилемма.

Оба высших офицера в кольце заграждения № 1 — генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль — были в этом кольце пленниками. Принимая во внимание невероятно бюрократизированное и механистическое руководство войной 80-миллионного народа и многомиллионной массовой армии, а также длившиеся часами ежедневные обсуждения обстановки (которые до мелочей копировали партийные сборища с речами фюрера), они чувствовали себя по горло заваленными канцелярской, кабинетной работой. Они были в прямом смысле слова так же постоянно перегружены делами, как менеджеры гигантского завода нашего современного индустриального мира. Кроме того, они повседневно подвергались воздействию редкостной способности Гитлера оживлять иллюзии и провозглашать «веру» в конечную победу. Ко всему прочему, ими владело удручающее чувство, что перед лицом непрерывно вздымающейся все выше и выше волны военных поражений, при всем бедственном положении выход из него, пожалуй, знал все-таки только один этот человек, преодолевший, по собственным же предсказаниям, множество критических ситуаций! Обоим номинально руководившим О КВ генералам было дано играть независимо-циничную роль скептиков и находить удовлетворение и обманчивое утешение в горько-саркастическом умни-чании за закрытыми дверями.

Третьим генералом в этом туго затянутом кольце заграждения был генерал артиллерии Вальтер Варлимонт, заместитель начальника штаба оперативного руководства вермахта. Обладая слишком холодным умом, чтобы поддаваться иллюзиям, он принадлежал к типу высокоинтеллектуальных генштабистов. Но тем острее, несомненно, ощущал он расхождение между рациональной оценкой ситуации и фактическим положением, понимал собственное бессилие. Варлимонт был единственным, кому чаще других удавалось д ля служебных поездок вырываться из кольца заграждения и впрямую почувствовать реальность на самом себе. С его точки зрения, это требовало осторожности, взвешенности и щепетильности в общении с Гитлером, а также и с «верующими» в конечную победу, к коим он причислял и самого фельдмаршала.

Потом, уже в Нюрнберге, Кейтель озадаченно и негодующе констатировал, насколько этот, как он полагал, давно и хорошо знакомый ему офицер был рад-радешенек, что из-за полученного при покушении на Гитлера 20 июля 1944 г. ранения ему удалось вырваться из зоны заграждения и навсегда избавиться от неблагодарной и безнадежной должности. Кейтель просто не хотел верить: ведь Варлимонт никогда не говорил ему все начистоту, ибо считал такое поведение слишком рискованным636.

В этом близком кругу имелись, разумеется, и такие офицеры, которые, находясь на менее утомительных должностях, были рады отсидеться здесь от тягот и опасностей войны. Однако это нимало не мешало им выдавать себя за иронизирующих циников. Правда, одного только мельком брошенного взгляда на карту с обстановкой было достаточно (по крайней мере, осенью 1942 г.), чтобы, за неимением другого выхода, дать пищу такому цинизму. Каждому, кто не закрывал сознательно глаза на действительность, становилось сначала слегка, а потом все отчетливее видно: все, что изо дня в день творилось в этом органе руководства войной и военной администрации, — сизифов труд и едва ли могло привести к желанной победе. На тех же, кто оказывался здесь новичком, кто попадал в эту окруженную лесами ставку фюрера в Восточной Пруссии или в невероятно далекий от реальной жизни сказочный горный мир Берхтесгадена, все это (если кто-нибудь из них вообще задумывался над этим) производило впечатление удручающее. Ведь здесь, в цитадели высшего военного руководства, явно одерживали верх цинизм и фатальная склонность многих офицеров ничего и никого не воспринимать всерьез. Это могло выразиться даже в форме презрительного вопроса: «Ну что ОН опять отчебучил? Совсем уже рехнулся?» А это, в свою очередь, значило, что в том тепличном и оторванном от реальной жизни мире старались либо помалкивать насчет истинного положения на фронтах, либо симулировать предписанную уверенность в победе.

Однако именно начальника ОКВ это не затрагивало. Такие мысли вряд ли смели возникать в его сознании. Уже его письма времен Первой мировой войны показывают ставшую для него осмысленной безысходность, его флегматичную склонность в любом случае, как приказано, выстоять до конца. Он постоянно был готов воспринимать угрожающие ситуации как смертельно-серьезные. Но никогда от них не уклонялся! Вероятно, этот человек, любимым делом и призванием которого первоначально была совсем другая, мирная профессия рачительного землевладельца, именно потому столь тяжело воспринимал свой воинский долг (или то, что под ним разумел). Для своих непосредственных подчиненных (водитель автомашины, пилот, адъютант) он был заботливым и в меру добрым начальником, хотя свое добродушие предпочитал скрывать за внешней суровостью.

Получив еще в отчем доме хорошее воспитание и приобретя присущие своему кругу манеры и общепринятые навыки общения с людьми (чего он не обнаружил у Гитлера), Кейтель любил говорить с военными, а особо с подчиненными, приказным тоном. Но тем не менее адъютанты могли без обиняков сказать ему, что считали в том или ином конкретном случае его действия неправильными. Они могли спрашивать, почему он делает это и не делает другого. Они даже решались задавать ему вопрос: почему он, собственно, не уходит, хотя происходящее вокруг для него порой оскорбительно? То же самое он терпеливо выслушивал и от тех начальников управлений, которым доверял.