самых больших недостатков для военачальника». Вероятно, маршал настолько хотел стать настоящим полководцем, что решил приобрести единственное качество, которого, по мнению такого судьи, как император, ему недоставало, так как с этого момента я никогда не видел его больше в гневе, хотя часто его приказы исполнялись плохо, особенно у стен Сарагосы. Когда он видел грубое нарушение, его кипучий нрав готов был взорваться, но в тот же момент твёрдая воля подавляла гнев. Он бледнел, руки его сжимались, но замечания он делал спокойным тоном флегматичного человека. Приведу один пример.

Тот, кто воевал, знает, что у солдат есть плохая привычка: вместо того чтобы пользоваться специальным инструментом, чтобы вынуть пулю из ружья, когда надо его прочистить, они разряжают его, стреляя в воздух, что очень опасно при большом стечении войск. Несмотря на запрет, во время осады Сарагосы пехотинцы разряжали ружья таким образом, когда маршал проезжал мимо лагеря, и одна пуля, описав дугу, попала в упряжь его лошади, разорвав уздечку прямо у руки маршала. Привели солдата, виновного в этом нарушении, и маршал, сдержав свой первый порыв, сказал: «Посмотри, чем ты рискуешь и что бы ты чувствовал, если бы меня убил». Он велел отпустить солдата. Какой силой духа надо обладать, чтобы суметь так побороть свой характер!

Узнав, что маршал серьёзно ранен, его супруга тотчас же выехала со своим братом полковником Гёэнёком, тем, который отвозил в Париж известие о капитуляции Вены. Но уже в Мюнхене она получила депешу, сообщающую ей о смерти маршала. Она вернулась в Париж в глубоком отчаянии, так как очень любила своего мужа. Год спустя она была назначена придворной дамой новой императрицы, эрцгерцогини Марии-Луизы, и собиралась встречать её в Бранау на границе с Баварией, когда, проезжая через Страсбург, она захотела увидеть тело своего мужа, которое покоилось в одной из церквей этого города. Это зрелище оказалось выше её сил, и, как только открыли гроб, у женщины случился такой сильный нервный приступ, что несколько дней её жизнь пребывала в опасности.

Я пишу историю моей жизни, поэтому постоянно возвращаюсь к тому, что касается лично меня. Я возвращаюсь к тому, что после кончины маршала Ланна я находился с моими товарищами в Вене, где лечил свою рану. Я лежал на больничной постели, погруженный в грустные размышления, так как сожалел не только о самом маршале, который был так добр ко мне, но я не мог скрыть от самого себя, что потеря такой поддержки коренным образом меняла моё положение. Конечно, в мелкском монастыре император сказал, что производит меня в начальники эскадрона, и маршал Бертье тоже дал мне это звание. Но военные заботы мешали им выслать необходимые бумаги, и фактически я оставался простым капитаном. Счастливый случай положил конец моим опасениям по поводу моего будущего.

Мой товарищ Лабурдоннэ, рана которого была много опаснее моей, занимал соседнюю комнату. Мы часто беседовали с ним через открытую дверь. Господин Мунье, секретарь императора, а теперь пэр Франции, часто навещал своего друга Лабурдоннэ. Мы познакомились. В штабе он много слышал обо мне, о моих ранениях и теперь при встрече со мной он спросил, какую награду я получил. «Никакую», — ответил я. «Вероятно, забыли отослать, — сказал Мунье, — я уверен, что видел ваше имя на одном из свидетельств, положенных в портфель императора». На другой день я узнал от Мунье, что моё свидетельство положили перед императором и тот, вместо того чтобы просто подписать его, написал на полях: «В виде исключения этот офицер будет назначен начальником эскадрона конных егерей моей гвардии». Этим император оказывал мне огромную и беспримерную честь: звания гвардейских офицеров приравнивались к более высоким званиям в армии. Взяв меня начальником эскадрона в гвардию, Наполеон повысил меня сразу на два чина, в войсках это равнялось бы званию майора (или подполковника). Это было великолепно!

Однако это преимущество не ослепило меня, хотя к нему добавилась бы возможность чаще навещать мою матушку в Париже, в котором располагались постоянные квартиры гвардии. Но я знал, что командующий Императорской гвардией маршал Бессьер плохо принимал офицеров, которых выдвигал не он, а кроме того, я опасался, что он не забыл инцидента, произошедшего при Эсслинге.

Меня терзали разного рода сомнения, когда прибыл в Вену принц Евгений, вице-король Италии. Он поселился во дворце принца Альберта. Все находящиеся в городе маршалы пришли к нему на приём, среди прочих Массена, который хотел как-то позаботиться об адъютантах маршала Ланна, к которым проявлял интерес сам Наполеон. Массена поднялся к нам, задержался некоторое время возле меня, так как знал меня ещё со времён осады Генуи. Я поделился с ним своими затруднениями, и он ответил: «Конечно, было бы хорошо для тебя служить в гвардии, но месть маршала Бессьера может всё испортить. Поступай ко мне адъютантом, ты будешь принят как свой, как сын прекрасного генерала, который погиб, служа под моим командованием, а я позабочусь о твоём продвижении». Соблазнённый этими обещаниями, я согласился. Массена тотчас же отправился к императору, который согласился на его просьбу и прислал мне свидетельство о моём назначении начальником эскадрона, адъютантом Массены. Это случилось 18 июня.

Несмотря на радость, что я теперь старший офицер, я очень скоро пожалел, что согласился на предложения Массены. Через час после того, как я получил назначение на должность адъютанта, сам маршал Бессьер привёз мне назначение в гвардию и уверял меня, что он был бы рад принять меня в свой корпус, прекрасно понимая, что у Эсслинга я только выполнял приказания маршала Ланна. Я был ему очень признателен за этот честный поступок и очень жалел, что так быстро договорился с Массеной. Но решение было уже принято. Я думал, что это отразится на моей карьере, но, к счастью, этого не произошло: Мунье, которого назначили вместо меня к гвардейским егерям, был ещё начальником эскадрона, когда я был уже полковником. Правда, два следующих года он оставался в Париже, а я провёл их под пулями и получил ещё два ранения, о чём расскажу позже.

Наполеон осыпал наградами штаб маршала Ланна. Полковник Гёэнёк стал адъютантом императора, который также взял Ваттвиля и Лабурдоннэ офицерами для поручений. Сен-Марс был назначен полковником 3-го конно-егерского полка, а Лабедуайер стал адъютантом принца Евгения. Что касается меня, я получил звание начальника эскадрона, и, когда я смог отправиться в Шенбрунн, чтобы поблагодарить императора, Его Величество оказал мне честь, сказав: «Я хотел взять вас в мою гвардию. Однако, если маршал Массена хочет взять вас в адъютанты и