«Элликотс-Миллз, Мериленд, Соединенные штаты,

6 июня 1859 года.

Мой дорогой друг, почему, почему ты мне не написал и не прислал как обычно денежный перевод? Твое молчание вызвало у меня большую тревогу. Бедный милый Фредерик умирает, а мы в крайней нужде. Все сроки прошли, а от тебя нет письма. Это очень странно! Что это может означать?

Скоро твой бедный страдалец-сын упокоит свою душу. И тогда я не буду больше тебя беспокоить. Но — о, я заклинаю тебя! — не позволяй своему бедному сыну умереть в нужде. Я потратила свой последний шиллинг, чтобы обеспечить его теми немногими необходимыми вещами, которые он должен и будет иметь. Я мало думала, когда давным-давно покидала все, о том, что ты можешь быть свободным и счастливым, что ты подведешь меня в этот ужасный час беды — но ты этого не сделал — я знаю, что ты этого не сделал. Вероятно, ты послал письмо, но оно было доставлено не по адресу. Твой бедный умирающий сын шлет тебе свою самую нежную любовь. Бедняжка! Он никогда не знал отцовской любви и все же с детских лет молился за тебя, уважал и любил тебя. Сейчас он уходит к своему небесному Отцу, и когда его не станет, мое одинокое сердце разобьется. Когда оглядываюсь на прошлое, убитая горем, придавленная к земле, я все равно не могу научить свое сердце сожалеть о нем, потому что я нежно любила тебя. Да, я доказала это, мой милый друг, тем, что бросила все и бежала со своим бедным сыночком, не имеющим отца, в эту чужую, далекую страну, чтобы ты мог быть свободным и счастливым с теми людьми, что были достойны тебя. Верь мне, когда я говорю, что твое счастье было тем, о чем я постоянно молилась. Из-за болезни бедного милого Фредерика мы находимся в весьма затруднительных обстоятельствах и испытываем величайшую нужду. Я была вынуждена прикладывать все усилия и ухаживать за ним, поэтому, прошу тебя, пришли мне, не мешкая ни минуты, десять фунтов. Я должна получить их, иначе сойду с ума. Твой бедный страдающий мальчик не должен умереть в нищете и нужде. Пришли мне деньги с обратным письмом и вложи банкнот Английского Банка, потому что я сейчас нахожусь за много миль от того места, где могла бы обналичить чек. Я приехала сюда ради бедного милого Фредерика, но боюсь, что это не пошло ему на пользу. Сейчас мы находимся среди чужих людей и в крайне стесненных обстоятельствах, и если ты не пришлешь быстро деньги, твой больной невинный мальчик умрет голодной смертью. Я больше не могу бороться с бедностью, болезнью и твоим враждебным отношением к нам; но ты, должно быть, послал деньги, твое доброе сердце не позволило бы тебе дать нам умереть в нужде. Да благословит и хранит Господь тебя и твоих близких! Будь в высшей степени счастлив! Благословляю тебя! Молю, пришли скорее деньги, так как мы в величайшей нужде.

Остаюсь искренне твоим самым верным другом,

Кейт Стэнли

Пожалуйста, оплати доставку твоего письма, иначе я не смогу получить его, потому что продаю все, что у меня есть, чтобы выжить».

Вышеприведенное трогающее до слез письмо было получено вдовой одного лондонского торговца шесть месяцев спустя после его смерти. Это дело было расследовано и оказалось мошенничеством. Нравственный облик г-на … был безупречен. Авторы просительных писем из Америки читают некрологи в английских газетах и усердно делают свое дело, пока у безутешных родственников человека, чью репутацию они порочат, свежа память об утрате.

Стыдливые попрошайки

Под этим названием я подразумеваю этих высоких мужчин в жалкой, хорошо вычищенной одежде, которые, повесив на грудь табличку с короткой, но жалостной басней, написанной прекрасным крупным почерком, и держа в руках несколько коробков со спичками, не обращаются к людям словами, а взывают к милосердию прохожих, бросая смиренные и умоляющие взгляды. Эти ребята, не обладающие талантом бить чечетку, имеют дар мимически передавать страдание и делают соответствующее выражение лица вместо высказывания устной просьбы. На протяжении нескольких лет я наблюдал за одним представителем этой категории попрошаек, у которого был свой регулярный «участок работы» в западной части Лондона. Это мужчина высокого роста, с худыми руками и ногами и слегка выступающим животом. Его «костюм» (я использую это слово намеренно, так как он поистине великий актер-мим) состоит из старого черного фрака, тщательно застегнутого на все пуговицы, но достаточно открытого сверху, чтобы продемонстрировать безупречно белую рубашку, и снизу, чтобы показать старый серый жилет, и белоснежный фартук, который он носит на масонский манер, забывая, что настоящих торговцев никогда нельзя увидеть в фартуках, разве что за прилавком. Нижняя часть его тела одета в тесные потертые брюки темного цвета, черные гетры без одной отсутствующей пуговицы и тяжелые толстые башмаки. Вокруг шеи у него аккуратно повязан длинный красный шерстяной шарф, который спускается прямо под фрак, из-под которого торчат два его конца с бахромой и контрастно выделяются на уже упомянутом мною фартуке. Я не помню, чтобы попрошайка из этой категории когда-либо был без фартука и длинного шерстяного шарфа — они, по-видимому, являются обычным реквизитом, необходимой частью его гардероба: белый фартук призван ослабить впечатление от мрачного цвета его наряда и подчеркнуть его хорошо вычищенную потрепанность, а алый шарф должен контрастировать с бледным цветом лица, который у него либо от природы, либо искусно наносится. Зимой длинный шарф также указывает на то, что пальто у него нет.

Человек, которого я описываю, носит на шее табличку, на которой написано:

«Добрые друзья и братья-христиане!

Когда-то я был уважаемым торговцем и занимался хорошим делом, пока несчастье не довело меня до этого состояния!

Будьте добры и купите товары, которые я предлагаю. И это будет настоящий благотворительный взнос!»

В руках, на которых надеты тщательно заштопанные митенки, он держит пару коробок со спичками или несколько пачек фальцованной бумаги или конвертов и полдюжины небольших палочек сургуча. Рядом с ним также стоит мальчик лет девяти, одетый так, чтобы скрыть нищету; на нем шекспировский воротник и предписанный длинный шерстяной шарф, концы которого почти волочатся по земле. Бедный ребенок, черты лица которого ни в малейшей мере не напоминают черты лица этого мужчины и который слишком мал, чтобы быть его сыном, и слишком взрослый, чтобы быть его внуком, стоит, засунув свои маленькие ручки в большие карманы, и изо всех сил старается выглядеть несчастным и полуголодным.

Но лицо попрошайки — это великолепное зрелище!