Ответ нашелся не сразу.

Через неделю после этого известия он отправился на станцию — купить то да се, да и просто пройтись. Ледяную февральскую платформу скребли два узбека, приплясывая на морозе, чтобы как-то согреть немеющие ноги в стареньких и стоптанных в хлам валеночках.

Утро было раннее, народу на платформе кот наплакал, и он спокойно подошел к ним и спросил:

— Нет других валенок?

Они замотали головами — и он повел их через площадь к универмагу дожидаться открытия, чтобы купить бедолагам по паре чего-то потеплее или хотя бы шерстяные носки.

— Скоро не будет вас, — сказал ему один из них вместо благодарности. — Чечены прийти, они помогут. У нас одын Аллах, и мы всегда готови умирайть за нее.

— Кого именно не будет? — изумился Матвей.

— Никого, — добродушно сказал второй узбек, — все будет по-другой. Сильный приходит и заберайт все. И мюзульман будет сыт и никогда не холодно.

Матвей поежился.

— Откуда знаете? — спросил он, перед тем как войти с ними в только что открывшийся магазин.

— Ээээээ! Всэ говорят. Тамерлан прышел. Болшой будет бенс. Говорят, одын есть ваш молодой, но нэт у него сил и людей, а что один мочь против войска?

Мотя купил им новые валенки, напоил горячим кофе из бака, купил по большой булке с маком.

— Работы у вас нэт, хозяин? — привычно спросил один из них, выводя голосом псевдоучтивую трель. — Чистить снэг?

— Нет, — жалостливо ответил Мотя, — мы как-то сами.

— Зачем сами? — настаивал другой узбек, — такой человек — и сами.

Когда Мотя шел домой с пустой сумкой, потому что ничего он на станции домой так и не купил, он все думал о том, почему не обрадовались они белым, мохнатым, вязанным старухами носкам и нежно-палевым валеночкам с черными блестящими калошами. Совсем у них другая душа, подытожил он, подходя к дому.

Через несколько дней за ним пришли.

Грубые, пахнущие стылым потом мужики с удостоверениями голощаповского ведомства.

Он сразу узнал их — по бурому цвету волос, серым колючим глазам, тонким губам с улыбкой, напоминающей болезненную гримасу.

Дохнув перегаром, показали бумагу.

Зачитали, бормоча себе под нос, обвинительное заключение «был разработчиком плана и духовным вдохновителем убийства руководителя ведомства, произведенного с особой жестокостью и цинизмом».

Матвей отметил тавтологию «духовным вдохновителем».

Но вслух не сказал.

Не под Кириным ведь абажуром собрались.

Поднял глаза на понятых — два давешних узбека в новых валенках со сверкающими галошами.

Кто же показал на него?

Неужели Рахиль, предающая старого друга в его прогремевшей пьесе?

И что сможет он возразить, с его-то биографией?

Увидев эту сцену, Господь опечалился.

Он совсем уже обнаглел, этот кровянистый гаденыш, — лезет в его божественные дела, коверкает его замыслы.

От этих мыслей он сделался совсем слабый — адски разболелась голова. Что нету его безраздельной власти — это еще полбеды, но чтобы вмешиваться совсем по-скотски?!

Ничто так не обижало Господа, как особенная беспардонная манера чернокрылого корежить на свой манер самые тонкие и трепетные пассажи, которыми он прокладывал батальные сцены.

Неужели опять биться с ним? В который раз? В миллионный?

Он мотал головой, смотрел вдаль и тер виски.

Что-то потянуло его взор вниз, какая-то невидимая свинцовая гиря, и он скосил глаза. Крошечная черная точка, сделавшаяся красной.

Словно кто-то раздавил комара на белой стене.

Ни звука выстрелов, ни запаха пороха не донеслось до него.

Но он отчетливо увидел: кудрявый юноша разрядил в Лахманкина целую обойму, еле удерживая двумя трясущимися руками маленький ствол. Ему казалось, что он все время стрелял мимо.

Ошибался.

Попадал.

Добил третьим выстрелом.

Физики, изучившие радугу, утверждают, что она видна только тому, кто стоит к источнику света спиной. А вообще она возникает как наше впечатление от того, что солнечный свет преломляется и отражается капельками воды, висящими в воздухе, — после дождя, если выглянуло солнце. Ученые доказали, что эти капельки по-разному отклоняют свет разных цветов — показатель преломления для коротковолнового фиолетового больше, чем для длинноволнового красного, поэтому слабее всего отклоняется красный цвет. Белый цвет разлагается в спектр, и большая часть этого света выходит. Радуги нет только на Северном полюсе, где, кажется, вообще нет никакого цвета, а только свет. Над землей возникает белая дуга, или белая радуга, потому что свету приходится рассеиваться в очень маленьких капельках воды, и эта радуга стоит над горизонтом в ясную и бесснежную погоду. Бывает и черная радуга. Встречается редко совсем уж в мертвых краях. И видели ее те, кто отчаялся окончательно.

— Ты сможешь достать Тамерлана, это их демоническое чудо в перьях?

Исаака вызвал сам владелец газеты, безостановочно, несмотря на утренние часы, курящий сигары. Задав вопрос, босс встал из своего кожаного кресла, подошел к окну, из которого виднелся купол собора Святого Петра, и как будто по рассеянности уронил пепел в кадку с многолетним фикусом, ласково развернувшим к нему свои навощенные синие листья.

— Вот этого.

Шеф достал фотографию.

На Исаака смотрел молодой узбек в белой папахе со сверлящим черным взглядом.

Великолепный узбек.

Исаак молча кивнул.

— Ну вот и хорошо, — пробасил владелец, — я так и знал, у вас там тетка.

— Сестра, — поправил его Исаак, — но это не важно. Я постараюсь, я сделаю.

Выйдя из кабинета, он сразу позвонил Нур. Конечно, он считал ее непутевой, заполошной, недалекой, эксцентричной: могла бы уже и охолонуть к своим сорока годам, ан нет! — но кроме нее, он знал, никто не сможет помочь. Он часто видел ее, переливающуюся всеми цветами радуги, рядом с самыми сильными пангейскими мужами, и они принимали ее вполне серьезно, несмотря на двухсантиметровые разноцветные ногти и странный татуаж вокруг губ. На бритой ее голове фосфоресцировали розово-зеленые пиктограммы, иногда она говорила не своим голосом, вживляя какой-то чип под связки, — позора не оберешься с такой прийти в кафе. Но только он стеснялся ее, вечно несущуюся по ван-гоговским синим завихрениям навстречу самым причудливым событиям, — все прочие улыбались ей издалека или молча любовались этим диковинным человеческим цветком. Многие искали с ней встречи — чтобы потом похвастаться знакомством или в надежде получить ее покровительство перед сильными мира сего. А были такие, кто желал увидеть ее из интереса: о ней ходили легенды самые противоречивые. Но Тамерлан разыскал ее не за этим.