Через два часа непрерывной ходьбы он добрался до места, где ручей исчезал, скрываясь под камнями. Далее начинались склоны горы Маккалеб, почти голые, покрытые лишь снегом да кое-где – чахлыми кустами. Горы были слишком молодыми, слишком бесплодными, чтобы на них могла существовать богатая растительность. Соларатов окинул взглядом уходивший вверх откос, а потом оглянулся назад, в глубь долины.

Долина выглядела так, будто в этом снегопаде закончилось существование мира. Снег закрывал землю почти на полметра и прятал под собой все. В этой белизне не было видно ни единого огонька, ни малейшего признака цивилизации или хотя бы просто присутствия человека; пейзаж до самого горизонта был однородно белым, громадным и пустым, и даже в зеленом свете, сконцентрированном очками, не было видно никаких деталей.

Соларатов испытал мимолетный приступ меланхолии: что ни говори, такова жизнь снайпера. Вечное одиночество, какие-то задания, о каждом из которых кто-то каждый раз говорит, что оно чрезвычайно важно, отвратительная погода, обязательное чувство страха, постоянный дискомфорт и всегда – стремительный бег времени.

Он начал подниматься в гору. Ветер выл и хлестал его снегом. Он брел в гору через пустоту.

* * *

– Готов поспорить, это то, что нужно, – сказал Бонсон.

– ЗП, – произнес Боб.

– ЗП? – переспросил Бонсон.

– Он не сможет этого сделать! – воскликнул военный специалист. – Он не представляет, какие там ветры. Ландшафт невероятный; он просто погибнет при спуске.

– Я не говорил «он», – заметил Боб. – Я не стал бы просить об этом ни одного человека. Но я сделаю это сам.

– О чем, черт возьми, вы говорите? – взвился Бонсон.

– Затяжной прыжок. Большая высота и раскрытие парашюта возле самой земли.

– Это один из вариантов техники воздушного десантантирования, – пояснил молодой человек. – Хорошо тренированные десантники пытаются делать такие вещи, но всегда с переменным успехом. Вы покидаете самолет на очень большой высоте. Вы очень долго падаете. Это немного похоже на прыжок с вышки с амортизатором на ногах, но только без амортизатора. Вы падаете, как метеор или как птичье дерьмо – кому что больше нравится, и раскрываете парашют, когда вам остается примерно двести метров до земли, приземление, как правило, бывает очень жестким. Весь смысл этой техники состоит в том, чтобы проскочить радар.

Вы падаете очень быстро и не оставляете на радаре отметки от парашюта. Большинство радаров «третьего мира» вообще не может ухватить падающего человека. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь выполнял такой прыжок в горах, во время снежной бури, да еще и ночью. Вам придется пролететь через кошмарную болтанку; вы не сможете даже понять, куда вас к черту сдует. Вас может расшибить о склон. Специальные группы пытались воспользоваться этой техникой во Вьетнаме, но, насколько я знаю, у них так ничего и не получилось.

– Я был в специальной группе, – сказал Боб. – Мы не пользовались этой техникой, потому что проблема заключалась в том, как найти друг друга после десантирования. Мы не представляли, как вновь собрать команду в одном месте. Но там не будет команды. Там буду я один.

– Сержант, в этом случае риск очень уж велик. Я не думаю, что стоит тащить собак на эту охоту.

– Я имею авиадесантную подготовку, – сказал Боб. – Я прошел курсы по подготовке парашютистов в Беннинге, в шестьдесят шестом году, когда вернулся после первой ходки.

– Но ведь это было тридцать лет назад, – заметил кто-то из присутствовавших.

– У меня на счету двадцать пять прыжков. А ведь теперь у вас, парни, имеется потрясающее бортовое радиоэлектронное оборудование для ночной навигации. У вас поставили великолепные компьютеры. Вы можете заранее наметить точку выброса и без труда добраться туда, держась выше зоны шторма. У вас есть возможность подобрать такую точку выброса, где шансы на то, что я приземлюсь в пределах нужного участка, будут максимальными. Верно?

Молчание было знаком согласия.

После общей паузы кто-то сказал:

– Вместо бомбы с лазерной системой наведения мы кинем туда самонаводящегося парня...

– В том-то все и дело. Самолет пройдет намного выше бурана. И я пролечу сквозь снежную бурю. Я не могу спускаться через нее на парашюте, но могу пробить ее, как пушечное ядро, и не так уж далеко отклонюсь от цели. Чтобы уменьшить ветровой снос, я постараюсь раскрыть парашют как можно ниже, может быть, метрах в ста. Если вы договоритесь с Военно-воздушными силами о реактивном самолете и хорошем экипаже, то сможете доставить меня туда часов за шесть. Я не знаю никакого иного способа доставки туда контрснайпера в таких условиях. А когда я окажусь на земле, вы сможете определить мое положение со спутника, дать мне точное место, так что я успею вовремя попасть туда, куда нужно.

– Господи! – сказал Бонсон.

– Вы в долгу у меня, Бонсон.

– Полагаю, что да, – согласился тот.

– Сержант Суэггер, да ведь человека, который смог бы уцелеть во всей этой каше, не найдется и одного на сотню.

– Мне уже доводилось бывать в такой каше, сынок, – ответил Суэггер.

– Свяжитесь с Военно-воздушными силами, – приказал Бонсон. – Как можно скорее организуйте все это дело.

Суэггер должен был сказать еще одну вещь:

– Мне нужна винтовка. Хорошая винтовка.

«Спуститься вниз и пристрелить ее, – подумал Соларатов. – Прямо сейчас сойти туда, постучать в дверь, убить ее и убраться отсюда подальше, пока солнце не взошло. Никакого риска, никаких трудностей».

Но он не мог этого сделать.

Он стоял на гребне горного хребта примерно в пятистах метрах от дома, который казался темным пятном, еле различимым сквозь густо валивший с неба снег.

Свет в окнах не горел. Дом стоял посреди просторного белого поля. С виду это было классическое жилище старых ковбоев, точь-в-точь такие показывают в вестернах, которых Соларатов видел бесчисленное множество на Украине и в Бенгалии, в Смоленске и в Будапеште: двухэтажный, с причудливо изломанной крышей, выстроенный в викторианском стиле. Над трубой поднималась тонкая струйка дыма, значит, там догорал огонь.

Соларатов наклонил голову и посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Было уже 5.50, через несколько минут должен начаться рассвет, и уже в семь часов, вероятно, можно будет стрелять, если, конечно, снегопад хотя бы немного стихнет. Но с какой стати им выходить из дома? Почему бы не остаться в тепле и уюте, попивая какао и дожидаясь, пока погода не наладится окончательно? Что может выгнать их наружу?

Ребенок, девочка. Ей обязательно захочется поиграть в снегу. А обе женщины выйдут на крыльцо и будут смотреть за нею. Если она осталась такой же веселой и беспокойной, какой он ее уже видел – он ведь видел, как она ездит верхом, – то она встанет рано и разбудит всех, кто находится в доме.