Всё летело в тартарары… Недаром Столыпина убили. Он хотя и конституционалист был, но человек «прусского образца» и по энергии характера не дал бы Монарха в обиду. А на смену пришли – люди!… и, вероятно, куча прямых предателей. В народе даже и для Вандеи не оказалось уголка. Не Курская же губерния со своими правыми! И никакой надежды на спасение не оставлял Царь… Ругали Столыпина, а что же устроили без него? Едва ли Россия была в таком страшном положении даже в Смутное время. Самое страшное состояло в том, что Государь, видимо, не умел окружить себя людьми благонадёжными и любящими Россию. Лев Александрович часто ломал голову над вопросом, чем можно спасти монархию. И не видел средств. Самое главное было в том, что Государь не мог, конечно, переродиться и изменить своего характера. С громадным характером, с твёрдым преследованием одного плана, одной линии поведения, вообще говоря, можно спасать всё, выходить из самых отчаянных положений. Но ведь именно этого у него не могло быть. Он мог только вечно колебаться и постоянно переходить от плана к плану. Ну а при этом – в столь запутанном положении – можно было только рухнуть… И что делать? Смотреть на всё это, ругаться, поверять дневнику отчаянные мысли, становящиеся пророчествами: «Я был слеп. Я не видел страшной внутренней гнилости России. И она – и теперь – не воспрянет в покаянии, как было в 1612 году, а ещё дальше уйдёт от Бога».

Как из кулька да в рогожку проходила жизнь. Всё, происходящее с ним, представлялось Льву Александровичу чем-то без смысла и без цели. Может быть, и есть какой-нибудь смысл, но неизвестный. Весь век жил, имея цели, и ставя их себе, и думая, будто бы для чего-то нужен на свете… Не мог себе представить иного конца как смерть на каком-то деле, на «своём посту»… И вот эти «дела» и «посты» исчезли, как мыльные пузыри… Курьёзно. Прежде даже воображал, будто что-то «сделал», написал… Оказывается, что это всё нуль, иллюзия, нечто ни на что не нужное и даже никому неизвестное… Конечно, таков же результат жизни сотен миллионов людей. Но разве к ним относил себя? Нет, к «избранным». Вот так и «избранность»! Весьма курьёзно столько лет прожить с такой странной иллюзией.

А сколько ещё пропадало людей зазря. Взять хотя бы Соковнину. Талантливая. Прекрасный человек, всей душой любит Россию, до мозга костей православная. Её повести и рассказы двадцать пять лет производили влияние, очищающее сердца. И вот – больная и старая – живёт на девятнадцать с половиной рублей в месяц, а работы нет, никто не берёт, такие не нужны. Обидно. Россия даёт десятки тысяч в год гаерам и шарлатанам печати, а порядочное обрекает на голодную смерть. Это участь лучших людей старой России. Горе побеждённым!

Живя попеременно то в Посаде, то в Москве, Тихомиров продолжал работать, изучал еврейский вопрос. Но не грела работа эта… Очень трудно работать не по требованию общества. Холодное непонимание, безразличие – страшно сковывает всякую энергию. Легко работать самую очевидную пустяковину, если люди вокруг желают её, требуют, возражают, интересуются, это затягивает, и чувствуешь себя в каком-то реальном созидании. Но когда работаешь один, работаешь то, потребности чего никто не чувствует и не сознаёт – это ужасно. И это положение – судьба!

Дела в России шли распутски скверно. Чем дальше, чем хуже. Весьма часто нет такого ума, кроме Божьего, который бы способен был решить, на чьей стороне высшая справедливость в международных спорах. Всякое же правительство должно в этих случаях помнить свой долг перед собственной нацией. Нации создают себе Верховную власть не для других, а для себя. Эта Верховная власть и ее государство, обязаны заботиться об интересах своей нации и о поддержании этих интересов в мире среди других народов. Отдавать же судьбу интересов своего народа в чужие руки, подчинять его решению чужих держав правительство не имеет права. Это идея не государственная, а вотчинная, чуждая сознанию обязанности перед нацией и государством. Но такое правительство не может долго существовать, так как сомкнувшаяся в государство нация не допустит столь произвольного распоряжения своими судьбами.

Умный человек, Столыпин, боялся сближения с Англией и старался не отталкивать Германию. Это ли не было проявлением здравого смысла? Но сближения пошли иным путём. И врезались безумно в распроклятую войну.

Было два умных человека: Александр Третий и Бисмарк. Бисмарк завещал – не воевать с Россией. Александр Третий завещал – не связываться ни с Германией, ни с Англией. И немцы, и русские забыли слова умных людей, и вот теперь пришло время расплачиваться за это.

Близкий друг Алексей Александрович Нейдгардт, приходившийся дядей жене Столыпина, признавался: «Россию ждёт какая-то страшная катастрофа, я её чувствую так ясно, что мне кажется, как будто она уже наступила». Такое же чувство угнетало душу Льва Александровича. Он всё более расходился с людьми. Многие умирали, с другими портились отношения. Вокруг образовывалась пустыня. Почти нет живых, почти все умерли, и… почти всё умерло, что любил, чем дорожил, чем жил. А сам – ни на что и никому не нужен! Редко можно встретить такого человека. А ведь не ленив, не без знаний, говорят, не дурак… И – ни к чему. Невольно роптал на покойника Петра Аркадьевича, что принудил запрячься в эти проклятые «Московские ведомости», и через это оставить службу. Вертел бы иначе какое-нибудь колесо общего механизма, и уж конечно, не хуже других, а главное – не стоял бы вне рядов общей службы России.

Война затягивалась, и всё новые и новые земли отходили к немцам. Тяжело было думать о положении Государя с такими тысячепудовыми тягостями на плечах. И жалко до боли этого мученика. Как правитель, как Царь – его авторитет исчез. В шестьсот двенадцатом году тяжкая война привела к воскресению Монархии; здесь, война должна была привести к падению Самодержавия. Эта перспектива была очевидна для Тихомирова уже на второй год войны. И ничто не обещало лучшего. Оставалось лишь сидеть и ждать гибели – России и своей…

В Шестнадцатом уже возникли перебои с продовольствием. Под Москвой все были охвачены тревогой – не придёт ли немец. Думалось даже перебраться куда-нибудь от греха из Посада. Народ уже обезумел, был нервно пьян. Даже в карету обожаемой дотоле в Москве Великой Княгини Елизаветы полетели камни. А правительство делало всё, чтобы накалить атмосферу. Соединение бессовестности личной и анархии правительственной влекло самые грозные последствия. Всех обуяла спекуляция и дух живодёрства. Тяжка стала жизнь в России. Какая-то сатанинская тьма заполонила и умы, и совести. И бессмысленно было думать и рассуждать о правительственных планах и действиях. Что толку думать и рассуждать, когда нет людей с крупной организующей мыслью. Чепуху делали в государственном строении, чепуху в экономике, чепуху в стратегии. Ведь ум стратегии – это ум государственного человека. Там где иссяк государственный ум – не может быть и стратегов. Величайшей язвой России в эти роковые годы стала деятельность власти со всеми этими регламентациями, воспрещениями, регулировками и прочим. Ни одной умной меры, одна глупее другой. В применении они оказывались ещё глупее. Между тем, в речах представителей союзных государств уже можно было слушать, как англичане будут устраивать российскую промышленность. Конечно будут, как устраивают в Индии! Злополучная страна… Загубила её эта никуда не годная «интеллигенция», ничего не знающая, кроме «прав человека и гражданина», да жалованья на партийной, общественной или казённой службе. Кто учил труду? Кто учил развитию сил, кто учил вырабатывать мозг страны! Всё это – «реакционно». И в завершение двадцать три года руководительства слабого, полного не идеями, а какими-то мечтами «прекраснодушия»…