Пим-Копытыч пел надтреснутым голоском, в котором слышалось шипение, как на древней граммофонной пла­стинке. Но в этом была даже своя прелесть. Будто и правда в траве завели старинный граммофон с жестяным узорча­тым рупором…

А иногда гитару брал Матвей. У него было немало при­думано песенок. И весёлых, и грустных. Про туристов, за­блудившихся в комнате среди фикусов; про луну, которая загляделась на своё отражение и упала в лужу; про таин­ственные маяки, которые не приближаются, сколько к ним ни плыви; про мальчишку-ветра, который влюбился в дев­чонку и унёс её пёстрый зонтик, а она не поняла и плака­ла… Впрочем, здесь эту песенку Матвей не пел, чтобы не напоминать Маркони о любви.

Зато дружными голосами пели про Антошкину планету. Матвей уже придумал эту песню до конца:

Ллиму-зина-зина-зина —

Непонятная загадка.

Дайте, дайте мне резину,

Чтобы сделал я рогатку

(Словно два торчащих пальца).

И меня рогаткой этой

Вы пульните, будто крошку.

Полечу я на планету,

Где живёт наш друг Антошка

(С ипу-ннани, с ипу-ддули).

Полечу по биссектрисе,

Лихо дрыгая ногою,

Превращуся в каплю-бисер,

Стану радугой-дугою.

(Это пре-у-ве-ли-ченье!)

Там меня Антошка встретит

И покажет всю планету.

Хорошо нам жить на свете,

Если расстояний нету

(В межпространственных каналах)…

Песенка была вроде бы весёлая, но все вспоминали Ан­тошку и призадумывались: где он там ездит-плавает? Как ему там с профессором? Не забыл ли друзей с улицы Гончарной? Но это была не главная грусть. За ней пряталась другая, посерьёзнее. Потому что из этой-то поездки Кап, конечно, вернётся. Но ведь потом – улетит насовсем… Эх ты, батюшка-космос, зачем ты такой большой?

Но, хотя и подкрадывалась порой печаль, всё равно бы­ло хорошо у костра. Пощёлкивал огонь, мурлыкал Потап, тихонько дышали рядом друзья-приятели. Уютно пахло тёплой травой и совсем не пахло химкомбинатом. И супер-кулексы, испуганные заклинанием с “гипотенузой”, близко не подлетали. Возникали на фоне закатного неба, но к ко­стру не совались.

И не было никого посторонних и любопытных. Не ша­стали даже бродячие коты, которые дурным поведением могли подать нехороший пример Потапу…

Только появлялся дважды участковый милиционер Ку­тузов. Он слегка портил настроение.

Первый раз младший лейтенант бесшумно, как настоя­щий работник розыска, возник из-за репейников, сказал “здравия желаю”, взял под козырек и поинтересовался, по­чему здесь нарушают.

– А чего это мы такое нарушаем, Константин Артёмыч? – не испугался Пим-Копытыч.

– Разведение костра в неположенном месте…

– Отчего в “неположенном”? На огородах мусор жгут? Жгут! А здесь почему же лишнего сору не поубавить? Жи­лых построек поблизости в наличии не наблюдается…

– Опять же дети, – не сдавался Кутузкин. – А если будет какое озорство? И к тому же тем, кто до шестнадца­ти лет, после двадцати трёх часов находиться на улице без взрослых не положено…

Вся компания бурно возмутилась: до двадцати трёх ещё целый час!

– А кроме того и я с ними, – заметил Пим-Копы­тыч. – А что я взрослый, никакого сомнения у вас, Кон­стантин Артёмыч, быть не может, потому что я вас знал ещё с вашего малолетства, когда вы на стадион лазали че­рез забор по причине отсутствия билета и я вас самолично укрывал под трибуной от контролера…

– Дак я что… – сбавил тон младший лейтенант. – Я к вам, Пим-Копытыч, со всем уважением, но только вы, извините, лицо не совсем человеческой природы и не мо­жете нести юридической ответственности, поскольку без паспорта, а насчёт несовершеннолетних есть инструкция… А я ведь и так на многое смотрю сквозь пальцы. В част­ности, на ваше, Пим-Копытыч, проживание без прописки на этом участке…

– А нам она сроду не положена!

– Ну да, ну да… Костёрчик потом всё же погасите по­аккуратнее и чтобы домой до двадцати трёх…

Когда он ушёл. Варя досадливо удивилась:

– Как он пробрался-то? Неужели на милицию “бунтер-гюнтер” не действует?

Пим-Копытыч покряхтел:

– На её никакие заклинания не действуют. Это и Егор Николаич в своей докторской работе отмечал…

Но кое-какое действие всё же, видимо, сказалось. По крайней мере когда Кутузкин появился второй раз, на ле­вом глазу у него сидел крупный ячмень.

– Это вас сова в глаз клюнула? – участливо спросила Варя.

– Не знаю, кто клюнул. Болит, окаянный, нету сил. А на больничный не уйдёшь, обстановка на участке неблаго­получная. Вот, может, слышали: неизвестные подростки на углу Элеваторной и Февральской революции опрокинули киоск и подожгли…

– Это не мы, – дурашливо сказал Матвей. – Мы только тут, на полянке, огонёк разводим, а киосков поблизости нет…

– Я пока не говорю, кто, — со значением ответствовал Кутузкин. – Я сообщаю факт. Виновных же установит следствие… А у вас тут без нарушений? Признаться, меня тревожит репертуар, который вы здесь исполняете. Нет ли чего такого…

– Ничего такого нет! – обиделась Варя. – Пим-Ко­пытыч классику поёт. А ещё… Матвей, спой про влюблен­ные машины.

И Матвей исполнил песенку о девушке-милиционере на посту. Она красиво машет жезлом, а “москвичи” и “жигу­ленки” все как один косят в её сторону фарами и норовят поубавить скорость… Кутузкин песню одобрил, хотя и ус­мотрел некоторое несоответствие правилам ГАИ.

– Но это, как я понимаю, поэтическое произведение, не всегда с инструкцией совместимое. Это ничего… А домой вам не пора?

И тогда Олик сказал с вежливой отвагой:

– Вы, товарищ младший лейтенант, совершенно на­прасно за нас волнуетесь, раз мамы и папы разрешают нам здесь собираться. Вы лучше бы обратили внимание на ко­оператора Лошаткина, который эксплуатирует детей на скупке дешевых товаров. И эти товары потом продаёт как заграничные.

Младший лейтенант Кутузов посмотрел на Олика со всей высоты роста. Но ответил мягко:

– Вот ты, мальчик, хотя и выглядишь культурно, а рассуждаешь неправильно. Во-первых, ты не в том ещё гражданском состоянии, чтобы учить сотрудников милиции. А во-вторых, гражданин Лошаткин занимается бизнесом, сейчас это разрешено. А если допустит нарушения, то и ме­ры будут приняты надлежащие… – Он вдруг за вздыхал, затоптался и спросил совсем другим уже голосом: – От яч­меня никакого средства не знаете? Ну, мочи нет, как дер­гает…

Средство знали: не соваться на эту площадку без при­глашения. Но сказать такое никто, разумеется, не решился. Утешили, что “скоро и так пройдёт”…