Лиша, не глядя на него, обратилась к Джоне:

– Разберись. Мне все равно, как ты поступишь – разделишь часы или оспоришь писание и найдешь общую почву для совместных служб. Уладь это дело. При следующем разговоре на эту тему я хочу, чтобы все были довольны. Ты понял?

Джона отвесил низкий поклон:

– Вполне, графиня. Не думайте больше об этом.

Облегченно вздохнув, Лиша вновь повернулась к Фавах:

– Не угодно ли выпить чая, пока мужчины спорят?

Ауру Фавах было трудно прочесть, а лицо пряталось за покрывалом, но поклон стал глубже.

– Благодарю, графиня. Это приемлемо в высшей степени.

Сердце у Лиши замерло, когда она, свернув за угол, обнаружила, что у дверей кабинета ее ждет Элона, обремененная внушительным животом. Другие женщины шли сзади, сопровождаемые Уондой с Дарси, и отставали всего на несколько ступенек.

Подскочив к Элоне, Лиша прошипела:

– Матушка, что ты тут делаешь?

– Честное слово? – отозвалась Элона. – Ты правда думала, что я буду сидеть у себя и все пропущу?

Лиша заклинала ее поступить именно так и даже выставила стражу и отрядила слуг, чтобы ее придержали, но могла бы сообразить, что мать не остановит ничто. Элона всегда пугала больше, чем могла сама испугаться.

– Поторапливайся, – подмигнула Элона. – Не надо устраивать сцены перед гостями.

Лише пришлось подыграть ей и кивнуть страже, чтобы впустила их. Едва за ними захлопнулась дверь кабинета, она схватила Элону за руку и крепко сжала:

– Клянусь Создателем, матушка, если ты подведешь меня на этой встрече – переселишься обратно в свое жилище у папочкиной бумажной фабрики.

Элона и ухом не повела:

– Не угрожай мне, девонька. Я одна из немногих, кому ты доверяешь менять пеленки своему чаду. Ты не такая дура, чтобы потерять меня из виду.

Краем глаза Лиша заметила Тарису, которая, расставив сервиз, бесшумно сновала по кабинету. Ее аура была само безмолвие, но она, без сомнения, услышала спор.

Тариса услышала все.

Через секунду вошла Уонда, изучая помещение взглядом, как поле брани. На миг задержав его на Элоне, она промолчала и встала между любимым креслом Лиши и входом в детскую.

Вошедшая следом Фавах задержалась у ее двери, рассматривая защитные символы. Они ярко светились в меточном зрении, питаясь и от великой метки, и от разложенных по тайникам мощных хора.

– Внушительно, хотя и небрежно, – признала Фавах. – Приятно видеть, что принцессу Олив так хорошо охраняют, но, чтобы убедиться в ее добром здравии, я бы взглянула на нее воочию.

– Возможно, – ответила Лиша. – Когда я удостоверюсь в вашей надежности.

Фавах посмотрела искоса:

– Что же тебя убедит?

– Лица можно и открыть, – вмешалась Элона. – Как я понимаю, здесь только женщины?

Лиша скрипнула зубами:

– Фавах, это моя мать…

– Элона вах Эрни ам’Свиток ам’Лощина. – Фавах поклонилась той ниже, чем Лише. – Твое имя известно во дворцах Красии.

– Неужели? – Элона положила руки на бедра, изображая скромницу, тогда как аура вскипела от удовольствия. – Оно далеко не громкое.

– И да, ты права. Если мы намерены доверять друг другу, то опустить покрывала – неплохое начало. – Фавах расчетливо дернула за платок, и белое шелковое покрывало упало на шею, как дымовое кольцо. Лицо старой карги являло собой сплошные кожу и кости. – Ведь иначе и чая не выпить?

Остальные красийки расслабились и тоже опустили покрывала, а Лиша подошла к старому креслу-качалке Бруны и села. Оно, по-прежнему накрытое изношенной шалью старухи, было единственным предметом обстановки, который Лиша взяла с собой, когда переселилась во дворец и отдала домик Бруны Дарси. Вот в кресле ничего энджирского не было и в помине – простое дерево, отшлифованное не полировкой, а многолетним использованием. Подушек тоже не предусматривалось, и оно заскрипело, едва Лиша качнулась.

В минуты одиночества этот звук иногда успокаивал Лишу, напоминая о наставнице. И о том, что скрипу можно придать устойчивый ритм, который расслабит – или встревожит – и пациента, и просителя. Скрип мог нарушить затянувшееся молчание или перебить говорящих и не дать им пуститься в пустопорожние разглагольствования.

– Добро пожаловать.

Она развела руки, начиная чайную церемонию дама’тинг, которая, правду сказать, не так уж сильно отличалась от энджирской. Решающее значение имела рассадка. Лиша и Дарси репетировали ее снова и снова. Дарси должна была сесть справа от нее, а следом – Фавах со спутницами, слева. Это обозначит высокое положение Дарси в представлении Лиши и в то же время отдаст должное красийкам, которые не сочтут себя оскорбленными.

Но не успела Лиша рта открыть, как одесную уселась Элона. Тем самым она открыто заявила красийкам, что занимает во власти второе место.

Помедлив, Лиша встретилась взглядом с Дарси. Если она усадит слишком многих своих людей вперед гостей, это станет серьезным оскорблением. Она повела рукой влево:

– Фавах.

Престарелая дама’тинг заняла место рядом с Лишей и щелкнула пальцами. Шазелль и Джайя порхнули к дивану, стоявшему подле кресла Фавах. Там поместились бы трое, но они уселись, захватив все пространство.

Когда Дарси наконец устроилась на диване за Элоной, на ногах осталась только Мича. Огромная травница заняла бо́льшую часть дивана, нависнув над дама’тинг.

Но Мича не шелохнулась. С потупленным взором, она была сама кротость, но спокойная и сосредоточенная аура выдавала другое.

Непосредственно сейчас внимание Мичи было приковано к Уонде. Лиша не понимала, уступает ли она ей право сесть первой или изучает, как мишень. Уонда, похоже, это почувствовала и переступила на месте, словно готовясь к схватке.

– Довольно, – хлопнула в ладоши Лиша. – Я не допущу, чтобы принцесса племени Каджи стояла, когда все мы сидим. Придвинь кресло, девочка. И ты, Уонда. Если мы хотим поладить, нам придется отбросить не только покрывала.

Тариса наполнила ее чашку, и Лиша подала еле заметный знак. Камеристке хватило этого, чтобы плавно перейти к Фавах. Элона хотела взвиться, но сумела сдержаться. Налив чай ей и другим представительницам Лощины, Тариса занялась остальными красийками. Она поставила молоко и сахар, но за ними потянулись только местные. Красийки наблюдали за Лишей. Она предпочла черный чай, и они – тоже.

– Этим вечером мы друг для друга чужие, – сказала Лиша. – Но у меня есть трепетная надежда, что, когда эти чашки опустеют, мы станем друзьями. Ущерб на пороге.

Фавах подняла чашку:

– В тот проклятый вечер нам будет мало дружбы. Мы должны стать как сестры.

Лиша ровно настолько же воздела свою: