– Нет, не проблема, – коротко ответила она.

Я поджала губы. И принялась ждать.

– Никаких проблем, кроме безупречно просчитанной миссии первостепенной важности и секретности, которая была так тщательно и глубоко скомпрометирована, что ее умудрились обнаружить и шайка разношерстных воров, и имперская армия.

Вот и оно.

Лиетт задумчиво закусила губу, оглядывая машинное отделение, изучая сигилы, начертанные на его бесчисленных деталях.

– Как, черт возьми, ему удалось так много написать?

– У него талант воспроизводить письмо, – ответила я. – Но беспокоиться не о чем.

Корпус внезапно содрогнулся. Сверху донесся звук далекого взрыва, многоголосие криков. Лиетт бросила на меня взгляд.

– Я не сказала, что беспокоиться не о чем вообще, – сдала я назад. – А что ни о чем таком беспокоиться не надо. Это сигилы, чтобы всего лишь остановить аэробль, пока мы убегаем. На всякий случай.

– На всякий случай, – повторила она. – Точно?

– Да.

– Эти сигилы, по-твоему, выглядят написанными «на всякий случай»?

– Я… не… знаю?

– Разумеется, ты ни хера не знаешь! – злобно бросила Лиетт. – Потому что, независимо от темы, независимо от того, сколько ты не знаешь, ты всегда решаешь проблемы тем, что вваливаешься и палишь из своего сраного револьвера, а что происходит и что разрушается, если ты получишь желаемое – да не насрать ли. Я права?

Я вздохнула так глубоко, что стало больно.

– Это стая аэроблей, забитая пушками, бомбами и мудаками-фанатиками, жаждущими использовать и то, и другое. Ввалиться к ним с револьвером – объективно правильный поступок.

– Ага, и это прекрасно сработало, правда? – съехидничала Лиетт.

– Блядь, да! – огрызнулась я. – Особенно, если б тебя тут не стояло.

– О, так это все теперь из-за меня?

– Это все? Нет. Это все из-за меня. Доставить Скрата – ебучего Скрата, Лиетт! – Революции. Вот, что из-за тебя. Будь я здесь или нет, это охеренно глупая затея, ты сама понимаешь.

– У меня есть долг. Обязательство искать знания, понимать неизведанное и…

– Птичье дерьмо! – взревела я. – Нет никакого долга и не было. А только желание делать то, что другим недоступно, просто чтобы доказать, что ТЫ это можешь. – Я мрачно на нее уставилась, бросая вызов. – Что, я ошибаюсь, Лиетт? Ты и правда сюда пришла ради лучшего мира?

– Да насрать мне на мир! – взвизгнула она в ответ. – Я пришла сюда ради… ради…

– Ради чего?

Ее губы задрожали, глаза повлажнели.

– Ради чего, Лиетт? – надавила я.

Она силилась найти объяснение, которого не существовало. По щеке скатилась слеза. Лиетт отвернулась.

Ну вот опять, приехали. Как в тот миг, когда она впервые меня прогнала. Как в последний раз, когда я ушла.

Опера заставляет нас верить, что любовь живет и умирает в драматичных моментах, что два человека понимают, кто они на самом деле, в бесконечных признаниях любви, в великих жестах и благородных жертвах. Но все это ложь.

Любовь умирает так же, как и все остальное.

Тихо. Мягко. И никто не пытается ее спасти.

Да, я должна была что-нибудь сделать. Просто я никогда не знала, что. Потянуться к ней? Извиниться? Казалось, что все мои слова, когда-либо ей сказанные, остались пустыми, бессмысленными. Может, я могла придумать что-то получше.

Но, блядь, как же больно. Как же мне было больно.

– Как бы там ни было, – пробормотала я, отворачиваясь, – на сей раз дело не в убийстве. У нас был план. Два-Одиноких-Старика и остальные, мы…

Я остановилась. Напряглась. Я почувствовала ее прикосновение на плече. Легкое касание, мозолистые пальчики, крошечное пятнышко тепла, в том месте, где она дотрагивалась. Она вернулась. Дотянулась. Она…

– Что ты сказала?

Лиетт развернула меня к себе, вцепилась в оба плеча и уставилась с той ужасающей пристальностью, какую обычно оставляют для крупных поджогов и мелких боевых действий.

– Что? – озадачилась я. – Про убийство? Неужели так трудно поверить, что…

– Как же я раньше не заметила, – перебила Лиетт. – Два-Одиноких-Старика. Ты работаешь с Двумя-Одинокими-Стариками? Это его план?

– Ну, я помогала, но…

Она уже не слушала.

Она снова повернулась к сигилам, поправила очки и подняла свой крошечный факел.

– Теперь все сходится, – горячо забормотала Лиетт. – Изучение Реликвий – его специальность. Конечно, я подумала, что это линия Киллусиана. Он хотел, чтобы она выглядела как линия Киллусиана… но с его каллиграфией и этими сигилами…

Лиетт прищурилась, губы беззвучно шевелились, пока она вела диалог сама с собой. Но стоило ей наклониться поближе, как ее глаза широко распахнулись. Она отпрянула от сигилов, зажимая рот рукой. У меня застыла в жилах кровь.

Самый страшный в мире звук – тишина, когда кто-то, знающий все ответы, потеряет дар речи.

– Это не сигилы обнуления, – прошептала Лиетт, поворачиваясь ко мне. – Они намеренно выглядят похоже, но это не они. Это командные сигилы.

– Командные… сигилы?

– Они ничего не остановят. Они созданы, чтобы заставить материал сделать то, на что он уже способен. Как… например… приказать двери самой открыться или… – Лиетт потрясла головой. – Твою же мать, только Два-Одиноких-Старика мог это сделать. Только этот мудила мог…

Я резко выдохнула.

– Ты уверена?

– Все обретает смысл, – сказала Лиетт, качая головой. – Урда говорил, что начертание обозначил ваш наниматель – Два-Одиноких-Старика. Он замаскировал их под сигилы обнуления. Урда бы не заметил. Я сама едва заметила.

Я хмуро оглядела помещение.

– Командные сигилы, – пробормотала я, – для чего?

– Я… не уверена. Два-Одиноких-Старика – единственный знает, как они сработают. Его линии слишком непрозрачны. Я не могу понять, что они делают, но…

Голос Лиетт затих. С ним потух взгляд. Я проследила за ним к раскинувшейся темноте перекрученного металла. Я забрала у Лиетт факел и шагнула в эту темноту.

Сначала они походили на чернильные пятна: просто маленькие тени, съежившиеся во мраке. Но каждый шаг позволял видеть больше. Резкий изгиб металла. Груз на конце противовеса. Революционные лозунги, напечатанные на стальных шкурах. Этот запах… эту вонь я вдыхала на каждом поле боя, где ступала нога революционера.

Севериум. Плотно упакованный. Готовый взорваться.

Стоя бок о бок, мы с Лиетт смотрели в коридор.

А на нас взирала сотня бомб, уютно расположившихся поверх сигилов Урды.