положение, убрал следы редакторской работы из своих сборников, но — увы! — жизнь его оборвалась слишком рано…

1

В Государственном архиве Вологодской области я наткнулся на интересный рубцовский автограф[111]. Озаглавлен он — «Успокоение». Далее рукою Рубцова написано тридцать девять заголовков стихов.

Совершенно очевидно, что перед нами план небольшого — около одного печатного листа — сборника или раздела в сборнике.

Частично стихи, включенные Рубцовым в список, публиковались в прижизненных сборниках поэта, остальные стихи опубликованы уже после смерти в «Подорожниках» и «Последнем пароходе». Так что в этом смысле обнаруженный мною в архиве автограф поэта ничего нового не открывает. Но вот отбор стихотворений, размещение их относительно друг друга — ошеломительно непривычны…

Рубцов назвал свой сборник «Успокоение». Об успокоении говорится в двенадцатом стихотворении сборника.

Когда душе моей

Сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

Немеркнущих небес,

Когда душе моей

Внушая поклоненье,

Идут стада дремать

Под ивовый навес,

Когда душе моей

Земная веет святость

И полная река

Несет небесный свет, —

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость

Лишь только я один:

Друзей со мною нет…

Все стихотворение синтаксически необыкновенно мастерски вмещено в одно предложение. Основное пространство его занимает троекратное повторение обстоятельства времени — когда… когда… когда… Само же действие вмещено в два слова — мне грустно… А дальше, еще три строки, объяснение причины грусти. Грустно не от самого одиночества, а от невозможности приобщить друзей к «немеркнущим небесам», «земной святости», «небесному свету». Столь нехарактерная для поэзии Рубцова статичность стихотворения обусловлена замыслом. Дьявольские силы «Поезда» производят лязгающее, свистящее движение, а упокоение, обретение вечного покоя никакого движения и не предполагают.

И тут надобно вспомнить, что в православной традиции упокоение всегда воспринималось как высшая ступень нравственного совершенства человека. Отказываясь от грешной сутолоки страстей, человек обретает возможность преодолеть их, очиститься. Стремление хотя бы в старости обрести покой — заветная мечта православного человека, высший дар, который может он получить от судьбы.

Как всегда в стихах Рубцова, настоящее и будущее время смешиваются здесь, существуют одновременно. Стада идут дремать уже сейчас, река тоже несет небесный свет в настоящем времени, а упокоение только еще сойдет в будущем, но уже сейчас знает герой стихотворения эту радость.

По-видимому, не случайно стихотворение, являющееся духовной вершиной сборника и давшее название всему сборнику, помещено Рубцовым на двенадцатом месте. Начинается же сборник, как и все у Рубцова, очень просто:

Уединившись за оконцем,

Я с головой ушел в труды!

В окно закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды…

Далее идет как бы описание прогулки. Ничего нарочитого в этом описании нет. «Иду в рубашке», «цветут ромашки», «на них ложится тень ветвей»…

Однако, если мы вспомним «Старую дорогу»:

Навстречу им июльские деньки

Идут в нетленной синенькой рубашке,

По сторонам — качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса… —

обнаружится ритуально-точное повторение ключевых слов, объяснить которое случайным совпадением невозможно. Впрочем, если следовать гегелевской логике, этого мы пока еще не знаем. Так что описание летнего дня и не вызывает у читателя ничего, кроме узнавания дорогого каждому человеку пейзажа. Происходит безмятежно-расслабленное погружение в настоянный на запахе разогретой солнцем травы воздух июльского дня. Одновременно совершаются и некие магические действия, и вот реалистический пейзаж начинает размываться, и в нем проступает то, что видно рубцовским глазам:

И так легки былые годы,

Как будто лебеди вдали

На наши пастбища и воды

Летят со всех сторон земли!..

Картина, что и говорить впечатляющая. Разбросанные в разных краях годы наших жизней соединяются в библейско-пастушьей простоте жизни. И все. Магический сеанс завершен. Вместе с пробуждением отдаляется от нас и чудное видение. Только смутное, неразборчивое эхо доносится издалека:

И снова в чистое оконце

Покоить скромные труды

Ко мне закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды…

В. Даль в качестве иллюстрации к слову «покоить» приводит выражение: «Они взяли к себе деда, чтобы покоить его у себя». По Рубцову, «скромные труды» покоит солнце, то есть источник света, питатель самой жизни. Если мы вспомним, что труды эти с самого начала стихотворения были связаны с солнцем, светозарный характер их становится очевидным.

Но там, где есть свет, должна быть и тьма, доброму всегда противостоит злое, покою — сутолока, Богу — дьявол. Уже второе стихотворение «Жара» закрепляет тему противостояния Света и Тьмы как главную в сборнике. Начинается «Жара» с появления «вещей старухи»:

Всезнающей, вещей старухе

И той не уйти от жары.

Стихотворное бытие этого персонажа коротко. Вещая старуха лишь обозначена как инициатор устроенного силами зла шабаша. Свист, лязганье, грохот рубцовского «Поезда» заменяют в «Жаре» мирные приметы летнего дня:

И с ревом проносятся мухи,

И с визгом снуют комары,

И жадные липнут букашки,

И лютые оводы жгут…

Все стремительно, все перенапряжено, все это обрушивается на светозарный мир предыдущего стихотворения. Страшные предчувствия томят все живое. И вот уже и барашки жалобно плачут, и лошади, топая, ржут, и даже могучий племенной бык и тот охвачен беспокойством. Вызванная вещей старухой сатанинская сила, разумеется, появляется. И нас не должно смущать, что, ощутив ее приближение, мы тут же видим, как ускользает она, трансформировавшись в «дьявольскую силу», вдруг сообщившуюся людям. Иначе и не бывает. Опереточная персонификация черной силы в образе черта с рогами и хвостом — мираж, самой силой зла и порождаемый для того, чтобы отвлечь внимание от главного ее местопребывания — человека. Вспомните, что и в Евангелии, где бесы даны, так сказать, в их объективной реальности, они ни разу не принимают видимых глазами очертаний. Зато «продукт жизнедеятельности» бесов, вселившихся в людей, налицо. Налицо он и в стихотворении Рубцова:

И строят они и корежат,

Повсюду их сила и власть.

Ну а поскольку, в отличие от Евангелия, изгнать бесов, хотя бы из тех же барашков за неимением свиней, в «Жаре» некому, то неизгнанная