судьбы, разговор о тех ложных путях, на которые сбивается по своей неопытности человек.

Оговорюсь сразу: литературоведческий разбор стихов Рубцова дело рискованное. Расчленение живой поэзии его может привести исследователя к путанице в причинно-следственной связи. Поэтому-то и необходимо подчеркнуть, что тот рационализм построения рубцовского сборника, о котором мы говорим, отнюдь не самодовлеющ. Он проявляется как свойство всякой гармонии. Сама же жизнь прекрасного течет внешне достаточно беспорядочно и как бы случайно. Сожаление о пылком мальчишке, слишком поторопившемся в дорогу следом за приезжим гостем, сменяется сожалением о скошенных цветах:

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались — «анютины глазки» —

которое уже совсем и не о цветах сожаление, а о чем-то большем, что теряем мы, хотя и пытаемся сберечь, а потом ищем и грустим о потерянном… И вот уже из многоголосия снова властно звучит тема души и вечности:

Взойдет любовь на вечный срок,

Душа не станет сиротлива.

Неувядаемый цветок!

Неувядаемая нива!

Но и это торжествующее, победное звучание не финал, а только приобщение к общему, вечному… Это только подъем по дороге:

С моста идет дорога в гору.

А на горе — какая грусть! —

Лежат развалины собора,

Как будто спит былая Русь.

С фотографической точностью воспроизводит Рубцов Никольский пейзаж, и так же точно, как в пейзаж, вписываются развалины собора в его поэзию.

Наверное, в этом и надо искать ответ на вопрос о воцерковленности Рубцова. Душа его искала, жаждала воцерковления, она шла к церкви, но каждый раз натыкалась лишь на развалины храмов. И, строго говоря, вся его поэзия — это попытка восстановления храмового строения, возведения церковных стен, вознесения куполов… Это всегда молитва, созидающая церковное строение, и всегда — страшное предчувствие гибели его.

И, конечно же, не случайно рядом с развалинами собора встает стихотворение «В святой обители природы». Казалось бы, все просто… Когда сокрушены церковные стены, храмом становится весь Божий мир. Но этот пафос пантеистического оптимизма не может удовлетворить православное сознание:

Но слишком явственно во мне

Вдруг отзовется увяданье

Цветов, белеющих во мгле.

И неизвестная могила

Под небеса уносит ум… —

православное мироощущение легко обнаруживает прорехи в пантеистическом бессмертии, в душе его, «которая хранит Всю красоту былых времен», возникает «отраженный глубиной, /Как сон столетий,/ Божий храм».

Мы уже говорили, что под десятым и одиннадцатым номерами в списке Рубцова идут стихи, обозначенные как «Встреча» и «Встреча (вторая)». Четкой идентификации поддается только одно из них:

— Как сильно изменился ты! —

Воскликнул я. И друг опешил.

Стихотворение короткое — всего восемь строчек. Огорошив друга, поэт тут же, смеясь, утешает его, что, дескать, «не только я, не только ты, а вся Россия изменилась!». Шуточное глубокомыслие как бы и все стихотворение сводит к шутке, но категории случайности и необязательности не из рубцовской поэзии. Обе — и известная нам, и неведомая — встречи происходят непосредственно перед стихотворением «В глуши»[112], завершающемся строкою: «Друзей со мною нет».

Констатация этого факта существенно углубляет значение предшествующих «встреч». Это встречи и невстречи. Встречаясь с друзьями, Рубцов не может встретиться с ними во взаимопонимании. Произошедшая в поэте перемена так естественна, что ему кажется, будто переменились все вокруг. Изменившейся кажется и вся Россия. Все видит поэт новыми глазами, все сейчас ощущает иначе.

Светлый покой

Опустился с небес

И посетил мою душу!

Светлый покой,

Простираясь окрест,

Воды объемлет и сушу…

Стихотворение «На озере» завершается словами просьбы, смысл которой, если рассматривать стихотворение вне сборника, может показаться темным и загадочным:

Сделай меж белых

Своих лебедей

Черного лебедя — белым!

Но лебеди уже были в рубцовском сборнике. В самом первом стихотворении, которым и открывалось «Успокоение»: «И так легки былые годы, /Как будто лебеди вдали…»

И в следующем стихотворении «Прощальный костер» снова возникает тема прожитых лет:

Душа свои не помнит годы,

Так по-младенчески чиста…

3

О стихотворениях «Прощальный костер», «Острова свои обогреваем», «Журавли» можно написать целые книги. Наша же задача сейчас проследить взаимосвязь стихотворений в сборнике, живущих тут как единое целое.

Неизъяснимо прекрасна метаморфоза «мимолетного сна природы» из «Прощального костра» в сиротство души и природы из «Журавлей». Некая новая художественная реальность возникает в единстве составленных в таком порядке стихов, и реальность эта не нуждается в толковании, она воспринимаема душой, самоценна, как и сами стихи Рубцова.

Точность соединения стихов в сборнике не может не изумлять. Ничто не исчезает в мире Рубцова, все проходит свой предназначенный срок жизни… Скрипучий бор, что движется «по воде, качаясь, по болотам», подобно флоту, из стихотворения «Острова свои обогреваем» выплывает в стихотворении «Журавли», где «меж болотных стволов красовался восток огнеликий…». И кажется, что на этих кораблях, приплывших из болотной Эллады, и принесена в «Журавли» гекзаметрическая «огнеликость». А движение, разрастаясь широкою строкою «Журавлей», вовлекает в себя все новых участников, и вместе с этим движением разрастается забытость, сиротство. Вот уже и сын из стихотворения «В избе» «заводит речь, что не желает дом стеречь», и, конечно же, «за годом год уносится навек»…

Судя по письмам, стихотворению «Душа» Рубцов отводил важное место в своем творчестве. Написано оно в ноябре 1964 года, когда исключенный из Литинститута Рубцов без денег, без надежд застрял в отрезанной осенним бездорожьем от мира Николе. Стихотворение кончается пророчеством:

Когда-нибудь ужасной будет ночь.

И мне навстречу злобно и обидно

Такой буран засвищет, что невмочь,

Что станет свету белого не видно!

Сейчас, когда мы можем прочитать в воспоминаниях Людмилы Дербиной, как «презрительно молчала» она, как «с ненавистью смотрела» на Рубцова перед тем, как совершить убийство, теперь, когда мы знаем из ее стихов, что она уподобляла себя в минуту убийства «в гневе своем урагану», описание ужасной ночи 19 января 1971 года, своего смертного часа, сделанное Рубцовым, поражает предельной точностью даже в деталях.

Но пророчество на этом не завершается. Никакая