Магда растворилась в завитках пара, но Симон осознал это слишком поздно. Он так и не успел сказать ей… Но что? А главное, он так и не мог ответить на вопрос: перед тем как исчезнуть в дымке, Магда поцеловала его или нет?

Пан или пропал. Или Тони навесил ему лапшу на уши, пытаясь заполучить свободу, или у цыгана действительно имелась информация, которую он старался продать подороже. Весь день гестаповец прикидывал, на какую сторону склоняются чаши весов. И в результате понял, что не может пройти мимо столь заманчивого предложения, даже если шансы, что его водят за нос, сто против одного.

Для гауптштурмфюрера гестапо вытащить из Марцана какого-то Тони было делом не слишком сложным. Все послеобеденное время он посвятил составлению достаточно убедительного приказа о переводе, должным образом проштампованного и подписанного, как и других документов, которые могли потребоваться, — любой эсэсовец в душе чиновник и обожает формальности.

Он решил провернуть все сегодня же ночью — перевод по медицинским показаниям. План был прост: он возьмет «мерседес» Минны, гестаповская форма добавит внушительности, а проштампованные бумаги послужат магической отмычкой. В качестве заболевания Бивен выбрал тиф, опустошавший другие лагеря, но пока еще щадивший Марцан. Он знал, что перспектива эпидемии вгонит охранников в ужас, и те поспешат сбагрить опасную проблему ему.

В десять вечера он уже катил к лагерю Марцан, не испытывая особых опасений. И оказался прав: часовые не сделали ни малейшей попытки оказать сопротивление. Солидные печати, неоднократные «Хайль Гитлер!», рявкнутые без разбора направо и налево, и четверть часа спустя носитель опасной заразы Тони уже сидел рядом с ним в «мерседесе».

Бивен направился на восток и ехал добрых полчаса. Он миновал Хёно, потом Альтландсберг и двинулся дальше в глубины теплой ночи. Теперь они пребывали неизвестно где, в какой-то глуши, и единственным ориентиром были фары их же машины, которые словно гнались за мраком, но так и не могли догнать. Повсюду вокруг расстилались сжатые поля, плоские, как бесплодные идеи.

После отбытия из Марцана Бивен не произнес ни слова. Его пальцы вцепились в руль, возбуждение достигло предела, но он ничего не хотел показывать.

А вот Тони ликовал, причем во весь голос. Он без умолку болтал на своей тарабарщине, полунемецкой, полу-черт-знает-какой. Он вроде не собирался особо благодарить Бивена за его вмешательство, нет, он распинался о своих планах — уехать в Силезию, присоединиться к другой kumpania, с которой были связаны кое-кто из его родичей. Бо́льшая часть его речей оставалась совершенно непонятной.

Бивен еще не знал, отпустит ли он цыгана на свободу или убьет. Все зависело от того, что тот ему скажет. Он свернул на проселочную дорогу, въехал в глубину леса и выключил мотор. Тьма навалилась на них, как гудронная крыша, потом глаза мало-помалу привыкли и начали что-то различать.

Бивен вытащил свой люгер — чтобы разговор пошел в нужном русле.

— Я тебя слушаю, — сказал он не прекращавшему ухмыляться человечку. — Кто убил Сюзанну Бонштенгель, Маргарет Поль, Лени Лоренц и Грету Филиц?

Тони Сербан ни секунды не колебался:

— Приятель, это Нанох, чтоб мне удавиться, коли вру!

— Кто?

— Нанох.

— Это кто?

— Брательник, у нас ходят всякие paramitshas… ну если по-твоему, то легенды… Только это правдивые легенды…

— Кто такой Нанох?

— Нанох… он вроде вашего Мессии, приятель. Типа придет нас спасти. А для начала отомстит за нас, так-то, умник… У Наноха власть о-го-го, настоящая drabа, вот чего…

Бивен ухватил Тони за горло.

— Gottverdammt[177], я не для того тебя вытащил, чтобы слушать эту хрень!

Цыган воздел руки и задергался, как марионетка.

— Клянусь, умник! Это Нанох! О нем говорят во всех таборах! Нанох пришел, умник! Нанох мстит за нас! Он приходит в снах, а потом убивает. Это Нанох! Он из наших, брательник! Он из наших!

Бивен приблизил люгер к лицу цыгана.

— Я тебя прикончу, сволочь!

— Нанох с нами! — завопил Тони. — Нанох нас защищает!

Бивен дослал пулю в ствол. Это механическое действо подводило итог. Движение его пальцев, звук взводимого курка, простая череда щелчков.

— Я отведу тебя, кореш! Я отведу тебя! Есть человек, который знает Наноха! Клянусь, приятель! Клянусь!

Гестаповец приставил дуло к его лбу.

— Кто? КТО?

— Одна drabarni!

— Одна — кто?

— Одна хозяйка трав! Ну ведьма!

Палец на курке напрягся.

— Клянусь, парень! Верь мне! Этот Нанох, он из ее kumpania! Ее звать Рупа, и она знает! Она тебе скажет!

В глубине леса, в этой глуши и небытии, оставалось только выстрелить и закидать цыгана листвой под каким-нибудь деревом.

Бивен поставил люгер на предохранитель и услышал свой голос:

— И где ее найти, эту твою ведьму?

Когда Минна проснулась, перед ней предстал новый мир.

Бивен провел всю ночь за рулем. Около полуночи он снова заехал на виллу за ними, за ней и Симоном. Они оказались в «мерседесе» вместе с цыганом, который дергался, как головастик, — пресловутым Тони. В конце концов все трое мирно заснули, как три примерных медвежонка из сказки.

Сейчас Берлин и его пустыри казались очень далекими. Фиолетовая ночь перетекла в алую, потом в золотую, прежде чем вспыхнуть во всем медном великолепии. Отроги холмов, усеянные домиками и амбарами, мелькали в этом раскаленном свете, напоминая полотна Клода Моне или Мориса Дени. Приглядевшись, можно было увидеть, что поля выжжены, а цветы при последнем издыхании, но все в целом слагалось в огромные золотисто-коричневые пространства, вбирающие все детали.

Это мирное окружение было тем более удивительным, что Минна ожидала чего-то совсем иного. Направляясь на юго-восток (Тони без устали повторял, что drabarni — ведьма, если Минна правильно поняла, — кочует в окрестностях Бреслау, в Силезии), она опасалась наткнуться на немецкие войска, направленные на подкрепление военной кампании в Польше. Она воображала рокочущие самолеты, тысячи солдат, от поступи которых содрогались дороги, колонны танков… Но их ждали лишь мир и покой. По мере того как поднималось солнце, «мерседес-мангейм» двигался вспять во времени. Никаких машин с моторами, только лошади да чавкающие в пыли двуколки.

Пыль… она была повсюду. Они двигались по грунтовой дороге, сухой, как келья пустынника. Кустарники вокруг были припудрены, листья побелели. Мир распылялся в солнечном свете по образу и подобию той истины, которая постоянно ускользала от них, как песок меж пальцев…