— Слушай, старик, Любимов сумел передать в спектакле целый каскад свободомыслия. Эта постановка станет революцией в театральном искусстве. Ну и актеры там выдающиеся — Высоцкий, Золотухин, Зинаида Славина и Алла Демидова. Я видел, как люди выходили из театра после спектакля воодушевленные, с чувством причастности к чему-то свободному, великому…

Слава театра быстро распространилась по Москве, туда валом повалила столичная интеллигенция. С самого начала Театр на Таганке стали называть «островом свободы в несвободной стране»[114]. Любимов пригласил в художественный совет театра выдающихся ученых, известных писателей и поэтов, театральных критиков, композиторов, кинорежиссеров. Это был цвет интеллигенции и большая поддержка театру, потому что ставили в основном спектакли по произведениям, в которых звучала нота свободомыслия, а министр культуры Екатерина Фурцева хотела распоряжаться искусством так, как это делал ее бывший покровитель Никита Хрущев, и всячески препятствовала таким настроениям.

Она вызвала Любимова и накричала на него:

— Все ваши спектакли — это большие неудачи! Постановки сырые, в игре сплошные неприличные намеки. Вам надо пересмотреть концепцию. Вы внедряете чуждый путь, а это столичная сцена!

Любимов резко отвечал:

— Мы именно потому и ставим такие спектакли, что это столичная сцена. Свою концепцию я пересматривать не буду.

— Вы возражаете министру культуры?

— Я возражаю культуре министра.

В театре были растеряны: что играть, как играть без любимого руководителя? Театралы возмущались. Моня Гендель жаловался Алеше:

— Это ж усраться можно! Наконец-то появился театр, который пытается отделиться от государства. Так самодурка министр уволила режиссера. Изобрази что-нибудь.

Алеша написал эпиграмму:

О театре на Таганке и министерше — поганке

Эпиграмма быстро разошлась среди москвичей. Видные члены художественного совета обратились к самому Брежневу с просьбой о восстановлении Любимова. К письму приложили текст эпиграммы. Новый генеральный секретарь партии в Театре на Таганке не бывал, спектаклей не видел, но считал себя в душе артистом (в молодости собирался на сцену). Еще он любил анекдоты и шутки. Брежнев посмеялся над эпиграммой и велел восстановить Любимова. Против указания с самого верха разгневанная министерша возражать не могла — один раз она уже пострадала, когда неосторожно выступила против Хрущева.

Так сохранился новый театр, и спектакли в «Таганке» продолжались.

* * *

На волне недовольства в столичной среде и в других больших городах образовался большой слой протестно настроенной интеллигенции: люди собирались по вечерам и вели бесконечные разговоры, критикуя советскую власть. Стало традицией просиживать компаниями полночи в шестиметровых кухнях пятиэтажек и всласть критиковать «совок» за бутылкой водки. Собирались вместе в тесноте, совели от разговоров и выпивки. Это были энтузиасты разговоров. Моня Гендель метко назвал их «кухонными диссидентами».

Все-таки после Хрущева еще оставались какие-то островки оттепели. Но скоро обнаружилось, что новый состав кремлевских правителей стремится уничтожить даже эти ничтожные остатки. На первые роли выдвигался Александр Шелепин, председатель КГБ. Поговаривали, что он может стать следующим главой страны. Шелепин предложил простую меру борьбы с недовольством: арестовать тысячу московских интеллигентов. Об этом пошли слухи, и Моня Гендель сразу метко прозвал его «железный Шурик». Прозвище разошлось по всей стране, а Алеша Гинзбург сочинил стихотворение, которое мгновенно стало известно в кругах диссидентов.

Баллада о «железном Шурике»

* * *

Тысячу интеллигентов арестовать не решились, но в сентябре 1965 года арестовали двух московских писателей — русского Андрея Синявского и еврея Юлия Даниэля.

В среде инакомыслящей интеллигенции начался глухой ропот: «Возможно, за ними последуют и другие. Надо организовать публичный протест».

Синявский работал научным сотрудником в Институте мировой литературы, писал рассказы и повести, но журналы их не публиковали из-за «элементов свободомыслия». Десять лет назад он нашел способ передавать рукописи во Францию и издавать их там по-русски в издательстве «Посев» под псевдонимом Абрам Терц. Даниэль был сыном писателя Марка Даниэля, дружил с Синявским, знал его тайну и тоже стал передавать рукописи во Францию под псевдонимом Николай Аржак.

Почти десять лет сотрудники КГБ пытались разгадать, кто скрывается под этими псевдонимами. Даже создали комиссию из филологов и литературоведов, чтобы те проанализировали язык «клеветников России» и сравнили с языком современных русских писателей. КГБ необходимо было найти их и «обезвредить».