Хрущева вели под руки по тому же коридору, по которому когда-то волокли упиравшегося Лаврентия Берию.

По тому же коридору плелась, опустив головы, «антипартийная группировка» — Маленков-Молотов-Каганович и «примкнувший к ним Шепилов»; здесь же вышагивал развенчанный маршал Жуков, шла изгнанная Екатерина Фурцева. Теперь по этому коридору вели самого Хрущева.

Его не арестовали, привезли на новую, заранее подготовленную городскую квартиру, за ними следовали две машины с незнакомой охраной. Он всегда ездил с охраной, но в этот раз отличие было в том, что раньше его охраняли от людей, теперь людей охраняли от него.

У подъезда дома его ждал испуганный Сергей, младший сын. Слух о его отстранении уже распространился по Москве. Хрущев сказал сыну:

— Что же, я могу быть доволен, что позволил им отправить меня только на пенсию.

* * *

План его противников был продуман до мелочей: родственников Хрущева в тот же день сняли с выгодных постов, начиная с всесильного временщика зятя Алексея Аджубея, редактора газеты «Известия». Его не только сняли с должности, но выбросили из кабинета, отобрали служебную машину и вывели из состава депутатов и ЦК партии.

Командующему Кантемировской дивизией генералу Яковлеву через три дня пришел приказ снять засаду «дзержинцев», его повысили в звании за операцию, проведенную без единого выстрела. Командир «дзержинцев» получил приказ отменить боевую готовность, приказ шел от Косыгина, главы правительства.

Три космонавта, вылетая в космос при Хрущеве, давали клятву: «Готовы выполнить любое задание советского правительства». Через два дня они благополучно приземлились, в их честь устроили митинг на Красной площади. По установленной традиции они стояли на трибуне Мавзолея и с удивлением видели, как на месте Хрущева стоит Брежнев.

Неувядаемый остряк Моня Гендель пустил по этому поводу новые хохмы: «Теперь космонавты должны перед полетом давать такую клятву: готовы выполнить любое задание любого советского правительства», «Что общего между Хрущевым и космическим кораблем „Восход-1“? Оба вылетали в один и тот же день».

* * *

Алеша написал стихи, как будто подводящие итог правлению Хрущева:

* * *

Хрущев боялся ареста и теперь фактически оказался под домашним арестом. За высоким забором в подмосковном поселке Петрово-Дальнее ему выделили обыкновенную дачу и небольшую квартиру в Москве. Но у него не было свободы передвижения, его постоянно сопровождал охранник, который не давал близко общаться с людьми. Теперь Хрущев целыми днями возился в доме на огороде: из крестьян он произошел, к крестьянам и вернулся.

А по деревням распевали частушку:

«Хрущева сковырнули!» По Москве и по всей стране мгновенно разнесся слух: люди не могли поверить, пока не увидели своими глазами: повсюду снимают его портреты. Говорили об этом с удивлением, радостью и даже злорадством. Ни возмущения, ни сожаления после его падения в народе не было. В кругах свободомыслящей интеллигенции, особенно еврейской, опять появилась надежда хоть на какие-то улучшения: может, следующее правительство все-таки смягчит давление?

Моню Генделя вызвали в общество «Знание»:

— Поедете в Харьков с лекцией на тему «Единство ленинского Центрального Комитета Коммунистической партии — залог успехов Советского государства». Вот вам инструкция, упор делайте на тезис, что новый генеральный секретарь ЦК товарищ Леонид Ильич Брежнев — выдающийся деятель партии и государства.

Моня немедленно поинтересовался:

— А если про Хрущева спросят?

— Говорите: освобожден по состоянию здоровья.

Моня продолжал еще более наивно, почесывая затылок.

— Спросят ведь: как же так, вчера был здоров, а сегодня освобожден по состоянию?

— В сообщении ЦК ничего другого не сказано. Ну, можете намекнуть, есть, мол, данные, что пошел против партии.

— Ага, пошел против партии! Это подойдет.

Выйдя на улицу, Моня про себя ухмыльнулся: «Раньше надо было читать лекции, что Хрущев незыблемо проводит ленинскую линию партии, а теперь, оказывается, надо говорить, что пошел против партии. Это ж усраться можно! Да и формулировочка у них старая — „единство ленинского ЦК“. Знаем мы это единство: все готовы друг другу горло перегрызть. А кто знает хоть что-нибудь хорошее про этого Брежнева? Слышал я одно его выступление, он косноязычный. Что ж, придется снова валять дурака, как тогда на лекции про антипартийную группировку в селе Туча». — Моня с удовольствием стал вспоминать деревенские радости с бригадиршей Тамарой.

Хотя Харьков находится на Украине, город всегда был русским. И с давних пор там существовала большая еврейская община. По численности еврейского населения Харьков был третьим городом после Москвы и Ленинграда. В нем жили родственники Мони со стороны матери, Губергрицы из городка Никополя. Они были вторым поколением евреев, переехавших в крупный город из маленького местечка, все получили образование и занимали хорошие должности. Но Моня поражался, до чего в них оставалось много провинциального. У них оставались связи с евреями из местечек, а Моню они считали «столичной штучкой».

— Монечка, дорогой ты наш, как мы рады видеть тебя! Смотри, какой ты важный, одет с иголочки, ездишь по всей стране, читаешь лекции. Наверное, ты стал большим человеком, а?

Перед родственниками Моня чувствовал себя не таким самоуверенным, как обычно:

— Никем я не стал, как был Моня Гендель, так и остался.

А они расспрашивали с некоторой усмешкой:

— Так что, Монечка, если у вас в Москве сковырнули Хрущева, так что от этого будет евреям — лучше или хуже?