Действительно, в течение первых трех-четырех лет перестройка была не чем иным, как поступательной деконструкцией роли советского авторитетного дискурса. Своих первых необратимых результатов она достигла именно на уровне организации дискурса партийных высказываний — ставя под вопрос весь советский дискурсивный режим. Идеологические высказывания и символы, которые до тех пор обычно никем не интерпретировались на уровне констатирующего смысла, вдруг стали описываться и анализироваться именно на этом уровне. Именно «буквальный» смысл партийных высказываний и исторических событий оказался в центре критического внимания в публикациях и телепередачах тех лет. Это было радикальным поворотом от принципа информативного сдвига авторитетного дискурса, на котором советская идеологическая система была основана десятилетиями.

Процесс деконструкции авторитетного дискурсивного режима происходил одновременно в его языковых и неязыковых регистрах. Как мы видели в предыдущих главах, до начала перестройки застывшие формы визуальных идеологических репрезентаций — транспаранты с политическими лозунгами, агитационные стенды, портреты партийного руководства страны — не воспринимались большинством советских людей буквально. Мало кто внимательно читал лозунг «Народ и партия едины!», висящий на фасаде соседнего дома, не говоря уже о его осмыслении. Эти лозунги пешеходам были «невидимы» — они превратились в застывшую форму, роль которой заключалась в том, чтобы повсюду повторяться без изменений, а не в том, чтобы быть воспринятой как точное описание реальности. То есть эти визуальные символы действовали как перформативные акты, создающие необходимые условия для функционирования советской реальности, но не описывающие эту реальность. Сам по себе этот факт, в принципе, не был таким уж секретом. То, что лозунгов почти никто не читает, как и то, что голосующие за кандидата не слишком стремятся что-то о нем узнать, было всем известно из личного опыта. Важнее было другое — то, что эти факты были впервые публично сформулированы, и это дало возможность публично обсуждать, по каким принципам строится авторитетный дискурс и какую роль он играет в конструировании советской повседневности. Именно этот метадискурс, отсутствующий в Советском Союзе как минимум с начала 1950-х, в период перестройки стал повсеместным явлением, подорвав неизменность перформативной модели авторитетного дискурса. Достаточно привести лишь один пример этого метадискурса — статью, появившуюся в 1987 году в книге «Наглядная агитация: опыт, проблемы, методика», выпущенной издательством «Плакат» при ЦК КПСС. Вот выдержка из нее:

Как видно из этого примера, метадискурс перестройки начал публично обсуждать перформативную модель авторитетного языка, заставляя читателей обращать все большее внимание именно на констатирующую составляющую этого дискурса (на то, насколько точно этот язык описывает окружающую действительность), которую ранее они научились игнорировать. Это нововведение привело ко множеству изменений, повлияв на стиль идеологических текстов, отчетов, выступлений и других пропагандистских материалов. Комсорги и секретари комитетов комсомола и райкомов, которых мы встречали в главах 3 и 6, после XIX партийной конференции 1986 года получили новые инструкции из ЦК ВЛКСМ, в которых объяснялось, что вместо давно принятых стандартных языковых конструкций теперь им надо было в своих выступлениях применять «свежие термины и выражения». Выступления должны были стать короче, в них требовалось вводить «реальную самокритику», обсуждать «реальные проблемы» и предлагать новый, незнакомый, «творческий подход» к их решению. То есть замкнутой логической структурой авторитетного дискурса более пользоваться было нельзя (см. главу 2).

Метадискурс, комментирующий и оценивающий идеологические высказывания и документы, быстро распространился во всех политических и публичных контекстах периода перестройки — от СМИ и комсомольских собраний до многочисленных организованных и спонтанных митингов и дискуссий. Теперь участвовать в голосовании, не обращая внимания на констатирующее значение этого акта (на имя кандидата или смысл резолюции), становилось все менее актуально и интересно. Таким образом, во второй половине 1980-х годов метадискурс по поводу идеологии подорвал центральный принцип, согласно которому функционировала система позднего социализма — принцип перформативного сдвига. Это был действительно процесс дискурсивной деконструкции позднесоветской системы, деконструкции ее символического порядка, которая произошла еще до того, как в стране начались значительные экономические проблемы или этнические конфликты. И в этом заключались неожиданность, драматичность и красота той уникальной революции. Именно так, с ощущением восторга, удивления и драматизма (а иногда и личной трагедии) ее восприняли многие. Логичным апофеозом этого процесса стала потеря Лениным и партией — главными «господствующими символами» авторитетного дискурса (см. главу 2) — своей роли ведущих организующих концепций советского символического порядка. Это был окончательный и необратимый разрыв авторитетного дискурса, потеря им базовой легитимности, заложенной в синонимичных понятиях «Ленин» и «партия», хотя начался этот разрыв под знаком возрождения системы и возврата к истинным ленинским ценностям.

Идея возврата к «истинному Ленину» хорошо проиллюстрирована плакатом «Слово Ленину!», выпущенным в 1990 году издательством «Плакат» при ЦК КПСС. Центральную часть плаката занимает большая красная трибуна, украшенная советским гербом и уставленная микрофонами. Она является олицетворением застывшего авторитетного дискурса партии, который теперь стал интерпретироваться как искажение ленинских идей. А «истинный Ленин» изображен нарочито неканоническим, маленьким, ссутулившимся и черно-белым. Он примостился с краю, внизу, на ступеньках под трибуной, и сосредоточенно записывает в блокнотике свои мысли по поводу сегодняшнего дня. Но нам этих мыслей не видно. Чтобы узнать их, надо дать Ленину слово, выпустить его на трибуну, услышать его настоящий, не искаженный авторитетным дискурсом голос.

Рис. 47. «Слово Ленину!», Издательство «Плакат» при ЦК КПСС. Художник Чумаков. 1990 г.

Здесь мы сталкиваемся с важным и удивительным феноменом поздней перестройки — призывом ЦК дать Ленину слово не в рамках авторитетного дискурса партии, а вне этого дискурса. В этом призыве в сконцентрированной форме содержится первичное противоречие перестройки — возврат к Ленину как способ обновления партийной идеологии здесь приравнивается к разрыву в структуре авторитетного дискурса партии. В 1990 году ЦК партии еще рассматривал такой подход, как возможность партийного возрождения. Однако это было заблуждением, поскольку с разрушением авторитетного дискурса партия лишалась основы своей легитимности. А вслед за этим лишался своей легитимности и сам «Ленин». Таким образом, попытка вернуться к «истинному», «неискаженному» Ленину означала слом образа Ленина как источника заведомо неоспоримой истины (то есть разрушение роли Ленина как «господствующего означающего» — см. главу 2), а значит, и слом роли партии как «направляющей силы общества», которая отталкивается от этой неоспоримой истины. К 1990–1991 годам легитимность партии была почти полностью потеряна — и произошло это благодаря, не в последнюю очередь, самому дискурсу партии, неосознанно подрывающему основы этой легитимности. Оговоримся, что ранее эта легитимность партии была основана не на вере большинства в ее действительную направляющую роль (в ее авторитетный дискурс), ведь буквальный смысл этой роли был не так важен, а на осознании большинством того, что партия занимает положение единственного возможного источника авторитетного дискурса. С потерей легитимности партия потеряла и миллионы своих членов, что произошло именно в 1990–1991 годах[338]. Одновременно с этим фигура Ленина начала подвергаться беспрецедентной критике и нападкам в СМИ, документальных фильмах[339], публичных дискуссиях, шутках и провокациях[340] (критика уже звучала и раньше, но повсеместной она стала только тогда).