Клоп покачал головой:

– Я бы этого обезьяна тут же жизни лишил – такое творить! Кто такие мертвяки? Куда головы дели, изверги? – Рванув с Пака остатки рубахи, огрел его нагайкой, оттянув красные борозды по спине, отчего Пак заверещал, попытался закрыться, но Клоп с ворчливой бранью добавил свистящий, с кровавыми брызгами, хлопок по утлым плечам.

Доктор Элмс, утираясь и запинаясь, перевёл сбивчивые ответы: Бомелий сам, без слуги расправился: заманил на чердак, напоил сонным зельем и убил, повесил вверх ногами, головы отъял, кровь в бочки спустил, оттуда в корыто перелил, а после сидел полночи в корыте, при свечах и Библии. А головы были кому-то проданы, а кому – неведомо, темно было: кто-то постучал в окно, золото зазвенело – и всё.

Клоп, услышав возглас царя: «Это что же в слободе творится! Головами торгуют!» – взялся за клещи:

– Что-то ты ничего не знаешь, гадёныш! – Подбросил клещи в руке, словно взвешивая. – Ничего! Ежели памяти нет – придётся тебе всю жизнь беспалой лапкой свой рис кушать! Ежели, конечно, жить останешься, в чём сумненье есть… Так… Левая сломана?.. Дело! Тогда правую возьмём, чтоб без дела не скучала… С какого перста начнём? – обернулся к царю, но тот, удерживая посохом Клопа, приказал прежде спросить, кто были все люди, убитые Бомелием, и в кадках, и на чердаке?

Пак растянул пальцами свои глаза в узкие щёлочки.

До Клопа дошло:

– Татары? Китайцы? – на что Пак кивнул:

– Йес, тартар… тартар…

– Татары. А как завозил их сюда? В крепости чужих татар никто не видел!

Пак показал рукой рыбьи плавные движения.

– Через трубу? – понял, а доктор Элмс подтвердил: да, по тайному ходу.

Клоп предположил:

– Колдун, видно, где-то татар заполучал. Или из плена выкупал. Тихонько по одному к себе в домишко, как паук, заволакивал, опаивал и… А кто трупы на куски рубил, в бадьях засаливал? Ты? – взревел, хлестнув Пака по уху.

Тот яростно замотал головой – он, он, сахиб Бомели, но Клоп не отставал:

– А требуху куда девали? Тоже в бадьи кидали или отдельно продавали? В этом деле требуха как, тоже в дело идёт? – спросил Клоп у доктора Элмса с такой брезгливостью, словно это он, доктор, главный трупоед.

Тот побледнел, но сдержался и ответил, что им в Оксфорде говорили, что самым главным у магов почитаются жир, сало и мышцы: из жира и сала можно делать целебные мази и настойки, мышцы надо сушить и молоть в порошок. Тела можно разрубать, посыпать алоэ с миррой и оставлять на солнце вялиться. Или коптить на можжевельнике. Можно, наоборот, вымачивать в уксусе с оливковым маслом и солью – сытней солонины не найти: у Кристобаля Колона трюмы были полны подобным запасом, давшим морякам добраться до Нового Света.

Шиш и Ониська сидели на ступеньках, онемев от ужаса. Ониська (первый раз писарем при допросе) совсем сник, слушая мерный голос доктора Элмса о том, что в Персиде ещё дальше пошли: выбирают доброхота, пару лет кормят, поят, ублажают царской жизнью, а потом на праздник принародно живьём топят в смеси мёда и разных трав, тело запечатывают и вскрывают через сто лет – и один золотник этого чудо-зелья стоит втрое дороже золота!

Клоп, не вдаваясь в эти байки – что с диких людей возьмёшь? – спросил, нависнув над слугой:

– А твой душегубец-хозяин у кого тех татар торговал? Где брал?

Пак не знал. Клоп хотел спросить понастойчивее, снял со стены верблюжий арапник, но был остановлен:

– Стой, Клоп! Он нам ещё нужен для суда над Бомелием. Да и какая разница, где он их покупал? Пленных полно, их в городских застенках за копейки окольными путями выкупить можно, никто и не заметит, сам же давеча говорил… Бог с ними, с этими татарами, их уже к жизни из кусков не собрать, если только их Алла этим не озаботится, что навряд ли… Что с домом, кадками с потрохами, ядами делать? Сжечь?

Доктор Элмс ещё раз предупредил, что при пожаре может ядная гарь с отравным дымом возникнуть, на что получил раздражённый приказ:

– Ты и займись разборкой шкапов, отдели яды от неядов! Стой! Шиш! Клоп! Их подельца, землеройца Карпа, опросили?

– Карпа? Не успели, – отвёл глаза Шиш. – Дом обыскивали.

Решили с утра начать с Карпа: заставить его раскопать обломки в земле.

– А с ним что делать? – Клоп указал арапником на Пака. – По мне – так загнать в дом и сжечь вместе с колдунским скарбом и мертвяками в придачу!

Отмахнулся – успеешь! – приказал доктору Элмсу:

– Скажи обезьяну: если жить хочет, пусть говорит, где Бомелий, где его ловить! Скажет – будет жить, я его при себе оставлю, пусть при тиргартене Мишке Моклокову помогает, дерьмочистом… Ежели не скажет – в сей же миг погибнет, сгорит в бочке с маслом, а мы погреемся!

Доктор перевёл, от себя что-то сердито и длинно добавив. Пак, помолчав, закрыв глаза и решившись, прошептал:

– Пскоу…

Торжествующе повернулся к Клопу:

– Слыхали? Пскоу! Псков! Он сказал – Псков! Да? Псков?

Слуга преданно замотал головой вверх-вниз:

– Йес, йес, Пскоу…

Обрадованно (Клоп клещами мучается, а он добрым словом правду выудил!) стал собираться, поправлять шапку, перекладывать в руках посох:

– Ну да, на север, куда ещё?! Клоп, выезжай во Псков, поднимай там всех на ноги, но чтоб Бомелий был пойман! Скажи им: если гадина не будет найдена, то я их Псков такой опале подвергну, что старое время светлым раем покажется!

– Слушаюсь! Бумаги дашь?

С помощью Шиша поднялся на ноги:

– Моего слова хватит! Езжай, бери хожалых, сыскарей, стрельцов! А этого обезьяна запереть, покормить, на цепь посадить, но не трогать. И на ухо ему примочки. И руку подвязать. Переведи ему: ежели он нас обманул, не в ту сторону послал – то утробную кишку намотаем на веретено, хе-хе!

Клоп поклонился, натянул кафтан, взял свою сопревшую в жаре до мокрой псины шубу и боком, с трудом умещаясь на ступенях, молча полез наверх. Шиш отправился за стрельцами, чтобы нести государя в келью, – взбираться по узким, словно для гномов, ступеням у того уже не было ни сил, ни желания.

В келье, изгнав всех, не помолившись, слепо полез под перину, радуясь, что сатанинские знаки оказались проделками людских рук, а не бесовских лап. Всегда бы так! Он-то думал, что ему грозят иные силы, что тягаться придётся с большими демонами, а выяснилось – это свои, земные, человечьи, хоть и колдунские, козни и каверзы.

Ворочался, выпил полковша сонного настоя, затих, но покоя не было.

Но каков иуда Бомелий! На словах был предан – дальше некуда, а на деле? Криводушник, перевёртыш, постная морда! Ладанка на вороту, шат на шее!

Хотя разве один Бомелий такой изменник? Повсюду предатели, ханжи, прихильники! Кишмя кишат! А худшие враги – не те, кто прилюдно клеветы с холмы араратские на нас взвергает, как собака Курбский, – тех мы раскусим и выплюнем, как ореховые скорлу́пы! А те худшие и первые враги, кто вслух на пирах, с чашей в руках, громогласно ратует за благо Руси, а на деле подкапывает под государя, обижает казну, неправдой и нечестием богатеет, наживаясь на живых и не брезгуя обкрадывать мёртвых! Кто обещает лечить – а калечит! Кто, будучи бесом, – ангелом прикидывается! И верно делают китайцы, когда у таких скрытых врагов принародно с головы волосья вместе с кожей сдирают. Дескать, полюбуйтесь на его истинный лик! Так-то! Походи с голым черепом – небось перестанешь гадить, подличать и красть!