несколько музыкантов стали обходить публику, подставляя края плащей или свои инструменты. Другие поднялись на сцену, играя что-то ритмичное.

Маленькая Ватри с шарфами и колокольчиками выбежала из фургона и принялась откалывать свои коленца, ходить колесом, кувыркаться.

Люди не скупились, кое-где и золотые сверкали.

Сбоку стояло с десяток рабов – не с пивоварни, Прин их не знала. На ошейниках встречались оборки, но не так много. Прин ввиду предстоящего путешествия не хотела ничего давать лицедеям, а с рабов музыканты денег не спрашивали.

Ватри перекувыркнулась опять, и Прин, стоя под пекановыми деревьями, достала из-за пояса железный ошейник и защелкнула у себя на шее.

Никто на нее вроде бы не смотрел. Ошейник натирал шею. Прин подобрала мешок и плавно, как она надеялась, направилась к кучке рабов.

Мимо шла музыкантша с многоствольной свирелью через плечо. Приподнятая пола ее плаща отяжелела от железных монет, а золота было не меньше, чем госпожа Кейн наемному убийце отсыпала. От взгляда ее раскосых, широко поставленных глаз Прин кинуло в жар, но музыкантша ничего с нее не спросила.

Рабы, к которым она прибилась, вовсе на нее не взглянули, зато она к ним присматривалась, ища различия, которые могли ее выдать. Какая у них осанка? Как они хлопают – похоже на других или как-то иначе? Та грузная женщина впереди все время водит рукой по своей пестрой юбке, тот держит надтреснутую кружку, переплетя пальцы, та, с оборкой, выпятила бедро. Должны же они чем-то отличаться от свободных людей, помимо ошейников?

Прин поймала себя на том, что подражает жесту одной и осанке другого, но тут на смену Ватри высыпали еще актеры: прекрасная принцесса, сильно помолодевшая после того, как Прин ужинала с ней на колхарском рынке; чудище в блестящей чешуе, норовящее ее съесть; красивые юноши, кто с матерями, кто с подружками; непонятно чей раб, которым распоряжались все; его били и пинали, но он всегда умудрялся что-то стащить – то чашу вина, то золотую монету. Над ним хохотали все зрители, и рабы и свободные, но два молодых раба с полными до краев кружками отпускали такие шуточки, что Прин начала опасаться, как бы чего не вышло. Свободные поглядывали на них, другие рабы молчали. Музыканты продолжали собирать деньги. Прин в своем ошейнике, не зная, куда деваться, потихоньку пробиралась назад. Внизу у воды резвились на мокром песке Ирник и нескладный ушастый Тетти. По Тетти не было видно, что он не далее как утром отхлестал до бесчувствия старую женщину… хотя по Прин тоже не скажешь, что она эту женщину недавно освободила.

Ее они не видели и подниматься наверх, похоже, не собирались.

При виде знакомых Прин начала приводить в действие мысль, зародившуюся у нее некоторое время назад. Ватри на сцене сейчас не было, и Прин направилась к повозке с декорациями, где, насколько она знала по Колхари, размещалась ее подруга.

Сначала нужно было миновать лошадей и стоящих около них музыкантов. Девушка со свирелью гладила рыжую лошадку, евшую из торбы овес. Прин, увидев ее, опять ощутила стыд, спряталась за деревьями и пошла кружным путем через лес, намереваясь подобраться к сценическому фургону сзади. Ночью она нашла дорогу, найдет и теперь.

Да, вот они, белые камни и верхушки повозок.

Пятеро лицедеев уволакивали прочь треть чудовища – оно, как видно, сожрало раба, но было побеждено самым красивым и темнокожим из юношей. Он, принцесса и рыбаки распевали победную песнь, а Ватри…

Ватри стояла в дверях соседнего фургона и говорила с мужчиной в набедренной повязке, повернутым к Прин темной мускулистой спиной. На поясе у него висели потрепанные ножны.

Взлохмаченные волосы маленькой танцовщицы больше не были красными.

Мужчина дал Ватри мешок, не намного больше, чем у Прин. Танцовщица кинула его в фургон, а мужчина повернулся и оказался женщиной! В ее черной, на все лицо, маске были проделаны две дырки для глаз, и Прин не удивилась бы сильнее, будь их три, пять или семь.

Она шла прямо к Прин, и груди ее, хоть и маленькие, были явно женскими.

Войдя в лес, она мимоходом посмотрела на Прин – с тех пор, как та притворилась рабыней, на нее впервые кто-то взглянул.

Глаза в обтрепанных прорезях были ярко-синие… и волосы тоже? Нет, в них просто сверкали на солнце синие бусы. Еще немного, и она превратилась в тень, в шорох листьев… и пропала из глаз, как Брука.

Прин стояла, будто пораженная громом.

Ватри, все еще в шарфах и колокольцах, ушла в фургон.

Прин, сглотнув, пересекла поляну, поднялась на приступку, откинула пеструю занавеску у входа.

– Ватри!

Внутри пахло лаком и благовониями. По стенам стояли картины с изображениями замков, волн, лесов, домов, гор. С потолка свисали доспехи, в люк на крыше светило солнце. Ватри, сидя на занавешенной одеялом постели, прищурилась.

– Да… кто это там?

– Ватри… – Прин лишилась дара речи среди всех этих чудес.

– Да кто ж… – Ватри напрягла накрашенные глаза. – А, та, из города! Прин, верно?

Прин, боявшаяся, что Ватри ее не узнает, благодарно кивнула.

– А здесь что ты… – Веснушчатая рука схватилась за грудь. – Тебя похитили! Взяли в рабство! Неужели ничего нельзя…

Прин только теперь вспомнила про ошейник.

– Да нет, это не взаправду… Он сломанный! – Прин подцепила ошейник пальцами и потянула, надеясь, что петлю не заест. Ее не заело, ошейник раскрылся. – Это вам!

– Зачем? – нахмурилась Ватри.

– Ну, у вас же кто-то играет рабов… пригодится.

– А-а… – с заметным подозрением протянула Ватри.

– Ватри, мне надо уехать. Вернуться в Колхари.

– Не тебе одной.

– Можно мне с вами? Вечером?

– До вечера мы тут не задержимся. Местные поселяне перепьются еще засветло, да и деньги они уже все потратили. Начнут воровать у нас на память то и другое, а девчонки, которых будто бы изнасиловали, станут винить в этом наших ребят. Я сама один раз поступила так, но воздалось мне за это с лихвой. Нет, задерживаться не станем – через час уложимся да и в путь.

– Так это еще лучше! Возьмете меня? Пожалуйста! Понимаешь, меня ищут – я, во всяком разе, так думаю. Я сделала то, что им не понравится, хотя они, наверно, пока не знают, что это я…

– Да что ты такого сделала? Ограбила богатого старичка? – Ватри покосилась на мешок Прин.

– Нет, там у меня харчи на дорогу. Я освободила рабыню богатого старичка, вот!

– Что ж, это благородно… но безрассудно.

Мешок, принесенный женщиной в маске, лежал у Ватри в ногах.

– А там что?

– Где?

– В