– Да, я слышу.

– Брат мой, я говорю все как есть. То есть как вижу. Когда клиент рыщет из района в чужое расположение, чтобы раздобыть два или три пакетика, это уже проблема. Вот у меня, скажем, в Бронксе все ходят по струнке с тех еще пор, как я всего лишь приторговывал «травкой». Ну а с семьдесят девятого я отладил механизм, как в настоящей бизнес-структуре, лучше любого магазина, потому что знаю еще с тех дней, когда дьявол ходил в коротких штанишках, что не будет никакого роста, если все не отлажено на корневой базе. Терпеть не могу расхлябанности. И уж тем более от своих братьев. Знаешь, что я сказал человеку, который в последний раз допустил лажу? Я ему сказал: «Даю тебе выбор. Выбирай, какого глаза ты готов лишиться, правого или левого». Если у твоей машины неисправен руль, она рано или поздно воткнется, и тогда кирдык будет всем. И то же, что относится к Бронксу, у меня распространяется на Куинс.

Мне все еще не верится, что он только что назвал меня «юношей».

– Так кто их нанял, ты или Ревун? Я в том смысле, что Ревун должен был это предвидеть и по-быстрому исправить, но, опять же, Ревун… Ты же должен знать, что делает твоя правая рука.

– Да.

– Опять же, от себя скажу: когда у меня последний раз зам начал употреблять, я его просто кокнул. Шлеп, и всё. Потому что тут дело такое: кокаин – это тебе не крэк. Те, кто на коксе, они по большей части стильные, а если и нет, то по крайней мере с деньгами. Так что вести себя с ними приходится по-светски. А крэк что? Тот, кто на нем сидит, ради кайфа на все готов: хоть за щеку взять, хоть сердце у своего младенца вырезать. Но нельзя же, Джоси, допустить, чтобы такой факер торговал твоей хренью? Нет, юноша мой. Никак. Надо бы вам с Ревуном это повторно обсудить, тебе не кажется?

– Повторно зачем?

– Ну.

Н-да. Как я уже говорил, Ревуна знать надо. Но нужно хотя бы проверить, что происходит на твоей делянке в Бушвике. Я на каждую разборку прихожу с иглой и стволом. Чтоб или прибить, или усыпить, чтоб мудак не мучился. В общем, надо будет навести порядок и в Бед-Стае[244], и в Бушвике, и везде, где придется. Понадобится больше рабочей силы, но все равно я…

– Юби, я тебе уже говорил: участки у меня поделены. Работай там, где ты сейчас. Жди, я по прибытии свяжусь с тобой.

– А?.. Да, конечно. Жду звонка.

Я вешаю трубку. Моя женщина по-прежнему на меня смотрит. Я набираю Ревуна, но у него сплошные длинные гудки. Я чувствую, как она на меня смотрит, потому как знает: меня разбирает ярость. Уже, можно сказать, слышу, как она говорит: «Да брось ты, тем более перед родными своими детьми, не хватало еще».

Смотрю на нее и говорю:

– Да все нормально, не смотри ты так.

– Трубку брать будешь?

– Нет.

– Ты ж должен кого-то встречать в аэропорту?

– Я тебе разве об этом говорил? Да это позже, к вечеру.

– Тогда хотя бы отключи звонок. Эта штука, она…

– Да знаю я, где этот долбаный звонок. А где, кстати, ключ?

– Не знаю, наверное, где-то на этой кровати.

– И где же?

– Откуда мне знать. Может, ты на нем лежишь. Или под подушкой, ты ее тоже подмял… А знаешь что? Перевернись. Да ничего, у меня не опустится. И не знаю, что такого плохого в слюне? Вы, ямайцы, от нее будто шарахаетесь.

– Что за ремарка? Получается, что ты плюешь на человека, а это неуважение.

– Да всего лишь влага. Вода. Как если б ты плюнул мне на задницу и подлизал.

– О боже! Ни за что.

– Из-за того, что это задница или слюна? Ты ж понимаешь, что если лижешь задницу, то все равно слизываешь свою слюну.

– Как так, слизывать обратно свои слюни? Фу! Как только они покидают рот, то обратно в него попадать уже не должны.

– Ха-ха. Переворачивайся.

– Что?

– Что слышал. Переворачивайся.

– А мне так лучше нравится. Глубже проникаешь.

– Можно подумать. Ты просто не хочешь на меня смотреть.

В комнате день в разгаре. Я переворачиваюсь. Постель слишком мягкая, я в ней утопаю, а он наверху вдавливает меня в простыни. Вставляет, вводит. Журит, что я «закомплексованный», хотя и с улыбкой, но я все равно не понимаю, о чем он. Смотрит на меня без отрыва. Сегодня вторник, день с желтоватым оттенком. Он по-прежнему смотрит на меня. У меня что, растрескались губы? Или косят глаза? Он думает, что я отведу взгляд первым, но я не отвожу, даже не моргаю.

– Ты красивый.

– Ой, да брось ты.

– Нет, правда, не так уж и многим мужчинам идут очки.

– Да хватит тебе. Мужчина не должен говорить мужчине всякую…

– …пидорскую чушь? Ты это уже седьмой раз повторяешь. Клянусь, тебе бы полюбились пуэрториканцы. Они тоже не считают сосание хера и еблю в задницу гомосексуализмом. Только если трахают тебя, то ты пидор.

– Ты называешь своего брата пидором?

– Да ну, ты чё. Ты же любишь и в женскую щель потыкаться.

– Ох, обожаю.

– Мужик, так мы трахаемся, или я из нас двоих Гарри Хэмлин, а ты Майкл Онткин?[245]

– Ты о чем, язви тебя?

– Знаешь, сколько раз за эти два года я слушал подобные разговорчики? Меня они уже притомили, как и всякие там защеканцы. Особенно из вас, черных. Займусь-ка я лучше вот чем…

Я умолкаю в ожидании. А он уже насасывает мне правый сосок и переключается на левый, жестче, будто собираясь его оторвать. Я уже собираюсь сказать «какого черта, больно», но он принимается его лизать. Мелькает языком и облизывает. Я крупно содрогаюсь. Хочу взмолиться, чтобы он полизал еще и правый, чтобы меня перестало так пробивать. У себя на соске я ощущаю кружок теплой слюны, который он струйкой воздуха обдувает до сухой прохлады. Хватит делать из меня женщину. Порево – ладно, а вот обдувание соска – это уже лишнее.

– Да оставь ты его в покое, факер. А то, не ровен час, подавишься.

– Что?

– Нельзя одновременно ублажать партнера и тащиться от себя, так что выбери что-нибудь одно. Наверное, мне лучше уйти, а ты меня позовешь, когда определишься.

– Нет. Правда нет.

И припадает к моему рту, прежде чем я успеваю сказать «не лезь с поцелуями». Посасывает мне язык, водит губами по губам, языком по языку, трепетно касается его и вынуждает отвечать на это тем же. Заставляет ощущать себя гомосеком.