Это была утлая плоскодонка. Ее подарил мне за ветхостью и ненадобностью мой отчим — любитель утиной охоты.

Мы привезли эту посудину к Валерию на двор, выкрали у его бабушки банку густой масляной краски и зашпаклевали щели. А дно залили гудроном. Помню, что к гудрону и краске прилипали семена одуванчиков, а бабушка на дворе ругала Валерия и жаловалась на судьбу, потому что обнаружила пропажу.

Лодка была рассчитана на одного человека, но мы ухитрялись плавать втроем, не смущаясь, что вода журчала почти вровень с бортами. Мало того, мы из жерди соорудили мачту, а из куска бязи — треугольный с полукруглой задней кромкой парус, в который вшили для прочности несколько длинных сиреневых прутьев. Под такими парусами ходили яхты, которые мы видели на картинках. Этими картинками и ограничивались наши понятия об управлении парусными судами.

Первые дни нам не везло с ветром. Жара и штиль. По однажды задул ровный ветерок с северо-запада. И мы тут же отправились в дальнее путешествие. Слегка смущало нас, что обратно придется идти против ветра и течения, но мы знали, что судно с косым парусом, вроде нашего, может двигаться змейкой, в лавировку. А в крайнем случае, — решили мы. — выгребем. Для этого у нас было самодельное весло с двумя лопастями, типа байдарочного, одно-единственное. Им гребли, им же управляли, когда лодка бежала под парусом.

Пробовать заранее, как наш «корабль» ходит в лавировку, было некогда, мы боялись, что ветер стихнет.

— Ладно, сперва потешимся, — заявил Валерий, — а потом поглядим, что дальше.

Выло у него такое любимое словечко — “потешимся". То есть поразвлекаемся от души.

И мы пустились в плавание!

Попутный ветер и течение резво несли нас мимо плотов, мимо зеленых береговых откосов со старинными домами и колокольнями. Мимо пассажирской пристани с пароходами «Менделеев» и "Орджоникидзе". Мальчишки на плотах махали нам руками и радостно вопили. Закопченный колесный буксир (по-моему. "Механик Кулибин") приветствовал нас басовитым гудком. Еще бы! Мы были единственным парусником на реке Туре.

Радость путешествия не омрачалась ничем. И лишь оказавшись за городом, ощутили мы некоторую тревогу. Этакое предчувствие, что главная часть плавания (при этом не самая приятная) впереди.

Ветерок не стихал, даже стал сильнее. Мы развернули лодку, чтобы, двигаясь зигзагами от берега к берегу, начать обратный путь.

Увы!.. Мы тогда и представления не имели, что для хождения в лавировку судно должно иметь под днищем плавник — выдвижной шверт или тяжелый фальшкиль. Плоскодонка наша никак не хотела быть яхтой. А весло в этом случае совершенно не желало служить рулем. Нас разворачивало бортом к ветру, таскало от берега к берегу, и несколько раз мы черпнули воды. Милая наша, ласковая Тура сделалась строптивой и не уступала ни пяди расстояния. Наоборот, течение отодвигало нас все дальше от дома.

Кончилось тем, что нас крепко трахнуло носом о плоты, на которых работали полуголые дядьки. Юрка сидел на носу и считался впередсмотрящим, но роль эта была сугубо формальной по причине капитальной близорукости и умения задумываться в самые неподходящие моменты. Плотов наш Юрочка, конечно, не заметил, от удара вылетел на них и поехал, пересчитывая бревна суставами. Потом встал на четвереньки и, подслеповато мигая, стал громко характеризовать мои и Валеркины мореходные качества.

Нас в это время отнесло опять на середину. Мы видели, как мужики заботливо подняли и ощупали Юрку, отыскали слетевшие очки и стали оживленно беседовать. Опасаясь нового удара о бревна, мы закричали нашему непутевому впередсмотрящему, что подходить не будем, пусть плывет к лодке сам.

Юрка пожал мужикам руки, укрепил на носу очки и ласточкой махнул в воду.

И тут же мы услышали тонкий отчаянный вопль:

— Стой! Стрелять буду!

На дощатой жиденькой вышке (на которую мы до сей поры не обращали внимания) метался тонкошеий парень и зеленой фуражке и гимнастерке. Неумело пристраивал к плечу приклад винтовки.

Мы с Валерием заорали что-то неразборчивое. А мужики на плотах более понятно:

— Протри зенки, балда гнилая! Это же пацан!

Парень, видать, уразумел наконец, что с плотов ушел не зэк, а случайный мальчишка. Винтовку опустил, но завопил тоньше прежнего и замахал кулаком.

Мы вытащили Юрку. С перепугу набрались нахальства и прокричали часовому, на каком месте у него глаза и чем стреляет его ржавая берданка времен русско-турецкой войны. После этого сдернули полощущий парус, и я отчаянными рывками весла увел посудину к другому берегу, метров на сто выше по течению.

Там выбрались мы на замусоренный корой и щепками песок, чтобы отдышаться. У Юрки постукивали зубы. Он всегда немного заикался, а сейчас еле выговаривал каждое слово:

— К-кто ж-же их знал… П-подошли, г-говорят: "П-пцан, ты откуда, с-с к-какой улицы?" П-п-привет-тливые т-такие. Я г-говорю: "С Г-герцена". А од-дин: "Я там р-рядом ж-жил, на У… У… рицкого…" Я п-подумал: "Н-неужели они т… т… тут к-круглосуточно в-вка-лывают?.. В-все лето?"

— Ладно, п-потешились и хватит, — сказал Валерий. Тоже с невольным заиканием. — Убираем этот д-дрын и начинаем грести. — Он стал выдергивать из гнезда мачту. Юрка начал помогать, но остановился и сумрачно вспомнил:

— Б-бабка б-была, кажется, п… права…

— В чем права? — буркнул Валерий.

— Ут… тром с-сказала: "Т-ты с-своей смертью не помрешь. П-повесят или п-пристрелят…"

У Юрки с его бабушкой отношения складывались непросто. Бабушка была верующая, читала религиозные книги, однако (по Юркиным словам) характеру ее не всегда было свойственно христианское смирение. По крайней мере, в общении с внуком. К Юрке она относилась с язвительной придирчивостью, порицая его за медлительность, рассеянность и недостаток рвения к домашним делам. А также за безграмотность. Кончила бабушка два или три класса церковно-приходской школы и помнила из всех правил синтаксиса только одно: перед словом «что» в предложении ставится запятая. Зато помнила твердо. Юрке это правило тоже, разумеется, было известно, однако на деле он применял его не всегда (по причине вышеупомянутой рассеянности). Бабушка, улучив момент, вытаскивала из его портфеля тетради и, обнаружив отсутствие знака препинания перед "что", подымала обличительный шум…

Впрочем, в это утро внук и бабушка поспорили о чем-то другом (какие там тетради, если каникулы). Не помню, о чем именно. Знаю только, что Юрка стал детально объяснять любимой бабушке, что ее ждет в преисподней за неправильное отношение к внуку. Бабушка не перенесла спекулятивного использования библейской темы и огрела Юрия шлангом от стиральной машины.

То. что именно шлангом, почему-то особенно возмущало и оскорбляло Юрку. Судя по всему, удар каким-либо другим предметом домашнего обихода был бы менее болезнен для его самолюбия.

Отбросив шланг, бабушка и произнесла слова о том, что внук, в силу своих порочных качеств, обречен на насильственную смерть. Сейчас эти слова казались Юрке зловещим пророчеством.