«Найдете меня у очага…

И только она спрятала листок в конверт, бережно, будто и то и другое представляло невероятную ценность, будто само ее имя, выведенное его рукой, – уже был знак, как в дверях появился Джайлс – и сразу пахнуло чем-то унылым.

– Джайлс, с Новым годом!

Он поздравил ее в ответ, но без привычной теплоты, формально как-то: пробормотал что-то, будто обращаясь к собственным ботинкам.

– Как красотка Шотландия?

– Передает тебе привет.

Тут он направился к шкафу с бумагами, потом – к столу секретарши, пока не занятому, и на этом обмен приветствиями закончился.

Еще с минуту Кэт продолжала лучезарно улыбаться ему, а он криво улыбался промокательной бумаге Полли.

– Ладно! – в конце концов сказала Кэт. Она наклонила голову, пытаясь поймать его взгляд. Но Джайлс лишь отвернулся и отправился в свой кабинет, по дороге внимательно изучая линолеум. Дверь за ним закрылась.

В таком духе прошло все утро. Вскоре ей стало ясно, что, если ей и не очень-то нравилось быть кумиром Джайлса, то оказаться поверженным кумиром – еще хуже. В конце концов, она уже привыкла к этому неотрывному, по-щенячьи преданному взгляду, ей будет не по себе, если теперь он станет старательно отводить глаза. И она решила идти напролом – ей ли, после стольких лет знакомства, не знать, что всякий другой подход для Джайлса чересчур деликатен!

В полдень офис опустел, и Кэт проскользнула в кабинет Джайлса. Сцепив за спиной руки, тот стоял у окна и уныло глядел вниз, на обсаженную деревьями широкую оживленную улицу.

Словно любимую игрушку потерял. Да так оно и есть, подумала Кэт, – право хранить ее добродетель, как ему кажется.

– Джайлс…

– Тебе надо поесть, – проговорил он, без враждебности, но по-прежнему глядя в окно.

– Не уверена, что я вообще смогу когда-нибудь что-нибудь съесть после этих двух недель в Липпингхолле. Во всяком случае, мне надо с тобой поговорить.

Спина его окаменела.

– В этом нет необходимости!

Эти рыцарские нотки в голосе – она уже слышала их в своей комнате, только тогда они доносились с лестницы. Кэт вдруг разозлилась. С какой стати, слишком много он на себя берет!

– И не было бы, конечно, не будь ты таким надутым ослом!

Джайлс повернулся от окна так театрально, будто в тексте стояла ремарка: «Подавляя гордость». Его гордость уязвлена, безусловно, и, по части эмоций, это удар беспримерный, и вот он нянчился с ним все рождественские праздники в замке Бигби и теперь исполнен героизма. Он стоял позади стола, вертел стеклянное пресс-папье, прозрачное, как и все его переживания.

– О Джайлс, да сядь ты, в самом деле!

Кэт подтащила к столу стул, села и смотрела на него в упор, пока не уселся и он.

– Так вот. Мне бы взбеситься…

Впервые за все утро он посмотрел на нее – не в глаза, а повыше, куда-то на лоб. Что-то предупредительно-заискивающее появилось в его лице – вот так, верно, смотрел он лет двадцать с лишним назад на свою няню: «Это не я!», и за этим, неизбежно: «Я больше не буду!» С трудом подавив улыбку – он-то, видно, по старой привычке и мысли не допускал, что может не сработать этот беспроигрышный прием, – она продолжала:

– …но, принимая во внимание твою наследственность – все эти бесконечные примеси, я всего лишь рассердилась.

– Гм!

– Лучшее, что ты можешь сказать. Прежде всего, хочу довести до твоего сведения, что я высоко ценю твой порыв прикрыть собой амбразуру тогда, в Липпингхолле, – когда моя мать спросила о последней ночи тумана.

Джайлс открыл уж было рот, чтобы произнести еще одно «Гм!», но передумал.

– Астрид, наверно… – начал он вместо этого.

– Нет, Астрид здесь ни при чем. Она мне и слова не сказала. Я подслушала ваш разговор на лестнице. Очень любезно с твоей стороны поддержать мою отговорку – тем более что нужда в ней возникла именно благодаря тебе.

Свое коронное междометие Джайлс уже пустил в ход и теперь – по лицу было видно – силился найти другое.

– Ах! – в конце концов вымолвил он.

– А теперь поподробнее, пожалуйста. Не соблаговолишь ли объяснить, почему все утро ты не можешь взглянуть мне в глаза?

Ожидаемый шквал возражений не обрушился на нее – видимо, Джайлс был вообще не в состоянии произнести еще хоть слово. Просто сидел, уставившись на свои судорожно стиснутые руки. Казалось, он совсем разбит. Англичанин в высшем смысле слова, подумала она. Уперся в частокол собственных тщательно лелеемых предрассудков – что должна и чего не должна позволять себе молодая дама из хорошей семьи, и каким образом джентльмену – аристократу к тому же! – следует на это реагировать. Да, высокая мораль – почва весьма зыбкая, вот он и увяз. Интересно, почему же ее-то все это не так уж и забавляет?