litbaza книги онлайнКлассикаКто прав? - Фёдор Фёдорович Тютчев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 142 143 144 145 146 147 148 149 150 ... 166
Перейти на страницу:
о вихрем мелькнувшем счастье. Я ни о чем другом не могу думать, кроме только о том, что, когда кончится война, я примчусь к тебе и мы вновь переживем с тобою минуты упоительного блаженства... К тому времени мой развод с женою будет окончен, ты тоже, как обещала мне, потребуешь от мужа развода, и мы соединимся с тобою на долгую, долгую, счастливую жизнь. Когда я думаю о том блаженстве, которое меня ожидает, когда ты станешь моей женою, у меня голова начинает кружиться и сердце замирает в трепетной истоме... Я благословляю войну: свирепая людоедка для других — для меня она добрая волшебница... Какой-то тайный голос шепчет мне, что я не только останусь жив, но не буду даже ранен. Я вернусь цел и невредим, чтобы взять свое счастье от жизни и в твоих объятиях забыть все невзгоды, пережитые мною с другой женщиной, ставшей для меня палачом. Кстати, на днях я получил от нее, от моей жены, письмо, крайне меня изумившее. Я читал и не верил своим глазам. Неужели это она писала? Откуда она взяла такие несвойственные ее черствой душе слова? Неужели это искренно? Я не удержался и показал ее письмо Мише, нашему общему любимцу, незлобивому Мефистофелю, а моему самому близкому закадычному другу, он прочел письмо и молча вернул его мне. Удивленный его молчанием, я спросил:

— Что ты на все это скажешь?

— Скажу,— ответил он,— что ты слепой филин, даже хуже филина, тот не видит света, потому что не может, а ты не хочешь.

Я не совсем понял его притчи и просил объяснить, но он стал отшучиваться и молоть всякий вздор, в духе Мефистофеля в саду Маргариты. Единственно, что я мог понять из всех его намеков, это то, что он на стороне моей жены. Впрочем, ему легко рассуждать, не он прожил с ней целых восемь лет, и не ему пришлось переиспытать все то, что выпало на мою долю. Ко всему этому он не знает тебя так, как знаю я, для него ты только знакомая, он не знает, чем стала ты для меня и какие душевные богатства таятся в тебе вместе с всепожирающей страстью. Он не знает, как бледна, ничтожна, ординарна до серости моя жена по сравнению с тобою. О, если бы он знал!

Перечел свое письмо и сам улыбнулся, как далеко оно от всего того, что меня окружает.

Я пишу это письмо в землянке, устроенной в лесу, позади окопов. То и дело до слуха моего доносятся звуки артиллерийской стрельбы. Звуки эти можно разделить на три части. Короткий далекий звук выстрела, точно откупорили чудовищную бутылку шампанского, затем угрозливо надвигающийся все ближе и ближе свист и шипение летящего снаряда и, наконец, гулкий грохот разрыва, если разрыв близко, да томительно слышен свист и вой шрапнели и глухое гуденье «стакана». Особенно сильное впечатление дают тяжелые снаряды. Тяжелая артиллерия стоит так далеко, что звук ее выстрелов доносится очень глухо, но зато полет снаряда производит жуткое впечатление. Приближение его начинаешь слышать еще издали. Точно колесница мчится по гранитной мостовой, все ближе, ближе... какой-то зловещий свист и вой потрясает воздух, рассекает высоту, секунды тянутся мучительно долго. На первых порах, пока не привыкнешь, всякий снаряд точно летит прямо на тебя. Так и кажется, что вот-вот он, долетев, разорвется нигде в ином месте, как над твоей головой. Надо много выдержки, чтобы выжидать разрыва, не трогаясь с места. Впрочем, это самое благоразумное — никуда не метаться, твердо помня, что от снаряда не ускользнешь, а, напротив, метнувшись зря, скорее под него-то и угодишь. Каждый, кому приходится быть в боях, прежде всего испытывает самого себя, трус он или нет. Для многих это очень мучительный вопрос. Испытал и я это тревожное ощущение и теперь, побывав, как здесь выражаются, «в делах», могу, положа руку на сердце, сказать, что особого страха не испытывал. Главным чувством у меня является любопытство. Я с большим вниманием приглядываюсь ко всему, что кругом меня происходит, слежу за выражением лиц солдат и товарищей в минуты серьезной опасности, присматриваюсь к раненым, стараясь угадать их мысли и ощущения. Не знаю, как будет дальше, но пока война представляет для меня массу интересного. Вот уже с неделю наш полк, оставив коней верстах в трех-четырех отсюда, в селении, занимает окопы на вершинах; на противоположных вершинах укрепились австрийцы. Между нами внизу пролегает живописная долина, местами поросшая лесом, местами открытая, через нее прихотливо извивается, серебрясь на солнце, небольшая речка, беленькие хатки, кажущиеся отсюда игрушечными, робко прячутся в густой, местами начинающей заметно желтеть, зелени. Долина эта, такая красивая и располагающая на вид, служит ареной почти еженощных драм. Как только наступает ночная тьма и с обеих сторон прекращается артиллерийская стрельба, в долину из окопов, с нашей и с их стороны, осторожно, крадучись, спускаются партии разведчиков, или, как их иначе зовут, «охотников». Задача их подобраться незаметно к неприятельским окопам, высмотреть, что делается у неприятеля, а главным образом захватить пленного для допроса. «Раздобыть языка». Для этой цели около полуразрушенных, давно покинутых жителями хаток, в густых, приветливых садиках или в лесной чаще, устраивают засады. Люди подстерегают людей, как охотник зверя. В полумраке дула поднятых ружей, скрытые ветвями, жадно нащупывают темные силуэты неосторожно приближающегося врага. Гремит короткий выстрел, в ответ на который часто в ночной тишине проносится мучительный, испуганный вопль. В ответ гремят торопливые ответные выстрелы, ещё минута, и завязывается частая перестрелка. Иногда полчаса и долее гремят выстрелы, сначала стрельба кипит в долине, затем передается в австрийские окопы, они точно оживают, и по всему их фронту трещит безудержная пальба, участие в которой принимают и пулеметы, начинающие хлопотливо «такать», как лягушки в болоте. Бывает, что какое-нибудь орудие, точно разбуженный тявканьем шавок волкодав, сердито рявкнет раз, другой и опять примолкнет до утра. «Наши» гораздо более выдержаны, чем чересчур «нервные» австрийцы, которым всегда мерещится наступление, обыкновенно ночью из окопов стрельбы не открывают, только часовые, заслышав неприятельскую пальбу, еще зорче начинают вглядываться в ночной мрак, еще чутче настораживают ухо и еще крепче сжимают в руках дуло винтовки. Несмотря на свою нервность и суетливость, австрийцы во время своих разведок оказываются большими ротозеями по сравнению с нашими. Наши разведчики — это настоящие кошки. Ночью видят не хуже, чем днем, а про слух и говорить нечего, прямо что-то невероятное, до чего развит слух у нашего солдата. Пробираясь по густому лесу, они скользят неслышно, как

1 ... 142 143 144 145 146 147 148 149 150 ... 166
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?