Герцог Альба, закованный в броню надменности, выжидал, но хитрая флорентийка и вида не показывала, что понимает это. Она распоряжалась торжествами, беседовала с дочерью, улыбалась гостям, как будто на веселом семейном празднике. Потеряв терпение, высокомерный герцог первым напомнил, что пора приступать к переговорам.

Соперники по политической игре сошлись под сводами одного зала: Екатерина Медичи и Карл IX представляли Францию, а Елизавета и герцог д’Альба – Испанию.

С момента своего появления в зале герцог принял позу обвинителя и сразу же суровым и жестким тоном объявил королеве, что его государь, великий король Испании Филипп II, ею недоволен, ибо она пренебрегает своими обязанностями правительницы государства по отношению к святой Церкви и покровительствует во Франции протестантской ереси.

Екатерина слушала молча, не возражала, когда же герцог Альба замолчал, она попыталась изложить собственное видение событий и сказала, что ждет от этой встречи иного – матримониального союза.

Герцог Альба отказался даже обсуждать эти предложения и, снисходительно улыбнувшись, заявил:

– Предметом нашей беседы должна быть только религия!

В отличие от религиозных фанатиков, Екатерина верила в возможность умиротворения религиозно-политических партий. Но о понимании ее позиции испанцами не могло быть и речи. С самого начала беседа напоминала разговор глухих.

С простодушным видом Екатерина посмотрела сначала на дочь, потом на герцога и спросила:

– Скажите откровенно, каким способом король Филипп II, прекрасно осведомленный о положении дел во Франции, предлагает мне расправиться с гугенотами? Неужели король считает, что разжигание новой гражданской войны, когда в государстве наконец-то воцарился мир, целесообразно? Поделитесь со мной мудрым советом…

Лицо Елизаветы Испанской, которая ненавидела еретиков так же сильно, как и ее супруг, исказилось ненавистью. Она остановила свой взгляд на брате и жестко произнесла:

– Ваше Величество, подвергните пыткам с пристрастием и сожжению всех до единого человека, кто восстает против истинной религии, даже если среди них есть дети.

«Как изменилась моя дочь, став женой короля Филиппа II», – ужаснулась Екатерина, увидев фанатичный блеск в глазах Елизаветы Испанской, и рассердилась. Она была убеждена в неготовности Франции в данный момент к новой гражданской войне и не считала войны средством тушения религиозных разногласий. Всю свою деятельность правительницы государства королева-мать строила на политике компромисса, лучшей и самой правильной, по ее мнению.

Герцог с подобным утверждением королевы Испании, которое тут же может привести к гражданской войне, не согласился, у него было свое мнение на этот счет:

– Есть самые надежные средства избавления от зловредной секты. Захватите внезапно главарей – Конде и Колиньи… И после минимума судебных формальностей отрубите им головы. После этого вам ничто не помешает изгнать скопом из страны всю эту дурную секту, всех до единого приспешников Кальвина. В первую очередь надо избавиться от адмирала; он – прирожденный лидер и великий воин. Именно он ведет за собой всех еретиков; они слепо подчиняются ему, а командир он отменный, пожалуй, лучший во Франции, поэтому и убил герцога Франциска де Гиза.

– Как я могу его убить? Его убийство тут же повлечет за собой начало религиозной войны.

– Пока вы колеблетесь, Колиньи действует решительно… Ваши колебания можно объяснить только сочувствием гугенотам.

– Я – католичка, племянница римских пап, и не люблю гугенотов, – возразила Екатерина. – Просто вынуждена до поры до времени не предпринимать против них никаких репрессивных мер.

– Вашему Величеству придется доказать свою приверженность католицизму. Его Католическое Величество Филипп II желает как можно скорее убедиться в подобном доказательстве. Для этого все главные лидеры гугенотов должны быть уничтожены, в первую очередь Колиньи и Конде. Если вы представите нам подобные доказательства, король Испании признает вас своим другом. Тогда Филипп II никогда не захочет воевать с вами.

Королева дала понять, что не решится приступить к столь опасной процедуре, не приняв мер предосторожности.

На следующий день она вызвала на открытый разговор свою дочь, которая согласилась на беседу лишь в присутствии надменного герцога, и сообщила ей цену, за которую она согласна на резкий поворот в своей политике: рука португальской королевы для герцога Анжуйского вместе с каким-нибудь княжеством в качестве приданого, а также брак дона Карлоса с Маргаритой Валуа.

Елизавета Испанская ответила:

– Мой супруг Филипп II вообще не намерен женить своего сына, этого полумужчину от природы, который безуспешно старается доказать, что в нем есть мужское начало. Что касается доньи Хуаны, то она замкнулась в своем вдовстве, как в монастыре. Испания же никогда не отсечет от своих владений ни одной провинции в чью-то пользу.

Герцог Альба прервал разговор и еще раз надменно уточнил:

– Католическая королева утруждала себя приездом сюда вовсе не для того, чтобы устроить брак своего брата и своей сестры. Она желает только выяснить намерения Франции в отношении еретиков, казни главарей секты и опалы канцлера Мишеля де Лопиталя. Пока правосудие отправляется руками канцлера, гугенотам ничто не грозит.

Екатерина поняла, что байонская встреча потерпела крах: ни одна, ни другая сторона ни о чем не договорились; надо немедленно прервать переговоры, чтобы напрасно не вызывать подозрений протестантов. Однако, желая смягчить открытую враждебность герцога Альбы и придавая мало значения словесным обязательствам, королева-мать намекнула о своем намерении, дождавшись удобного случая, истребить еретиков.

Усилия Екатерины Медичи и Карла IX позволили Франции вкусить плоды и преимущества мира: страна залечивала раны и отстраивалась после гражданской войны. Но умы не пришли в состояние умиротворения, стычки между католиками и протестантами продолжались: достаточно было одной искры, чтобы крупномасштабный конфликт возник вновь… Это ставило королеву-мать в трудное положение, заставляя балансировать, идти на уступки. Правительство вновь испытывало сильное давление, подвергалось обвинениям со всех сторон.

Вернувшись ко двору после окончания путешествия, Екатерина Медичи обнаружила, что вражда между Колиньи и Гизами становится взрывоопасной. Юный Генрих де Гиз, несмотря на молодость, став главой всемогущего клана и обретя новое положение и ответственность, не собирался ни забывать, ни прощать убийства отца. Екатерина понимала, что подобная взаимная ненависть была не просто следствием ссоры двух семей; тут проявлялось противоречие двух религий, как и во время конфликтов Дианы де Пуатье и герцогини д’Этамп в годы правления Франциска I.

Вскоре по возвращении королева-мать во время прогулки по парку в Фонтенбло получила сообщение о смерти Дианы де Пуатье. К своему удивлению она испытала грусть, а не радость. Екатерина размышляла. Больше всего на свете ее соперница любила блага этого бренного мира и, чтобы насладиться ими в полной мере, воспользовалась своей красотой и искусством обольщения, которым владела в совершенстве. Королю, который обеспечил ее всем, что только она желала, Диана подарила счастье любви, но при этом дала немало опасных советов, что подвели Францию к краю пропасти: ее алчность опустошила казну, изощренный фанатизм способствовал гегемонии испанцев и разжег гражданскую войну. Было бы лучше, если бы Дианы де Пуатье никогда не существовало.