После совершенной гугенотами неудачной попытки пленения королевской семьи, парижский парламент объявил Колиньи преступником, действовавшим против Его Величества и безопасности королевства. Высший суд Франции лишил адмирала всех должностей и требовал конфискации его имущества. Осужденному угрожала казнь через повешение на Гревской площади в Париже. Приговор имел целью мобилизовать подданных короля на поиски и выдачу адмирала в руки правосудия. Но гугеноты надежно спрятали и хорошо охраняли своего лидера.

Награда в пятьдесят тысяч золотых экю, обещанная королевой, никого на поиски, поимку и выдачу адмирала не подвигла.

Екатерина вспомнила последний разговор с адмиралом, когда он откровенно признался ей и Карлу: «Я не против монарха и монархии; так же, как и вы, опасаюсь новой гражданской войны во Франции, но я против недоверия к протестантизму и изгнания протестантов из страны».

Известие о смертном приговоре застало Колиньи в Южной Франции, где он командовал военными отрядами гугенотов, нанося удары по королевской армии.

Когда в совете канцлер Мишель де Лопиталь попытался поднять вопрос о примирительных мерах, она впервые резко оборвала его:

– Это вы с вашими красивыми словами об умеренности и справедливом правосудии завели нас туда, где мы сейчас находимся.

Согласно старинным церемониалам, королевский герольд в накидке с лилиями отправился к Конде и Колиньи с требованием немедленно распустить войска и явиться к суверену. Гугенотские вожди отказались.

Париж, жаждущий крови еретиков, был возбужден.

Исполненные великой дерзости, протестанты пошли на штурм Парижа с войском в две тысячи человек. «Муха против слона!» – воскликнул тогда Монморанси. С высоты башни на них с изумлением смотрел турецкий посол, который, обернувшись к коннетаблю, воскликнул:

– Будь у Его Величества султана эти гугеноты, он бы одолел с ними весь мир!

Коннетаблю не очень-то хотелось сражаться со своими племянниками, он благоволил к Колиньи, но возмущение парижан и чувство долга вынуждало его к этому.

В ярости он вывел за стены города армию в двадцать тысяч человек, перебирая, по своему обычаю, четки и чередуя молитвы со сквернословием. Столкновение с гугенотами произошло у Сен-Дени.

Протестантская конница врезалась в первые ряды его войск, рубя их направо и налево. Коннетабль лично возглавил большой отряд всадников, скомандовал кавалерийскую атаку и напал на мятежников, устроив настоящее побоище еретикам, но вскоре сам оказался в окружении врагов. Несмотря на свои семьдесят пять лет, он еще крепко держал шпагу. К несчастью его лошадь упала. Старый солдат сделал отчаянное усилие подняться, но гугенот с помощью аркебузы раздробил ему позвоночник, затем выстрелил в голову. Рыча от бешенства, душа полководца покинула поле битвы…

Его сыновья привели подкрепление и тем самым выправили положение. Конде и Колиньи отступили.

Победа оказалась не очень убедительной. На следующий же день адмирал Колиньи сжег Ла-Шапель; протестанты покинули Сен-Дени и отошли к Монтро, где соединились с отрядами графа де Ларошфуко. Затем они двинулись в Шампань, по пути в Ниме в День святого Михаила гугеноты сбросили на дно колодца пятьдесят католиков.

На похоронах Монморанси Екатерина распорядилась оказать ему королевские почести. Она была признательна коннетаблю за верность своему любимому Анри, да и ей, несмотря ни на какие разногласия в разные времена, он оставался до конца верным.

Екатерина с ужасом взирала на свое королевство, которое вновь скатилось в пропасть новой, уже второй по счету гражданской войны.

Но она была не из тех натур, которые пассивно наблюдают за событиями в своем королевстве. Смерть Монморанси была особо чревата последствиями. Кому доверить верховное командование? Ведь обладатель этого поста может стать вершителем судеб королевства!..

Екатерина давно ждала возможности выдвинуть любимого сына на первый план. Случай наконец-то представился. В приступе безумной материнской любви, туманившей ее проницательный взор, она решила не восстанавливать пост коннетабля, который давался пожизненно, и назначить Генриха наместником королевства.

Герцогу Анжуйскому уже исполнилось шестнадцать лет. Он очаровывал всех своими темными итальянскими глазами и изяществом манер; испытывая неприязнь к грубым развлечениям, любил женские забавы, маскарады, комедии. Фрейлины были от него без ума, они давали ему свои платья, угощали сладостями, приобщали к запретным удовольствиям. В их апартаментах он изображал восточного вельможу, возлежа на шелковых подушках и блаженствуя среди аромата изысканных духов, ярких тканей и блеска драгоценностей, которые особенно влекли его, потомка флорентийцев. Он всегда был окружен женщинами: одна рассматривала его ладонь, другая играла на лютне, третья исполняла сонеты Ронсара.

Хорошее воспитание позволило пышно расцвести его достоинствам, но не подавило дурные инстинкты. Екатерина, всегда трепетавшая, если ее обожаемый сын болел или грустил, не противилась ни одному его капризу, считая его слишком тонкой, талантливой натурой.

Юного принца вели по жизни два человека, столь же противоположные, как порок и добродетель: учитель Амио внушал уважение к великим историческим образам, объяснял, какая честь – внести свое имя в историю; гувернер Виллекье потакал всем его недостаткам. Генрих так привык к этому царедворцу, что не мог без него обходиться.

Генрих, тяготевший к женскому обществу, ценивший утонченность, любил ощущать свою власть над людьми сильными, воинственными, с великолепными физическими данными, в которых судьба отказала ему самому. Виллекье набрал ему гвардию из молодых атлетов и дал им в начальники сеньора дю Га, о похождениях и дуэлях которого постоянно твердила молва. Генрих быстро увлекся этим лихим малым, властным, агрессивным, порочным, неистощимым на выдумки.

Врач Мирон – человек выдающегося ума и знаток своего искусства, также сумел стать незаменимым для Генриха, здоровье которого было скверным. У принца часто болела голова, внезапно появлялись нарывы, от малейшего сквозняка подскакивала температура. Авторитет Мирона счастливо уравновешивал влияние сомнительных фаворитов принца.

Мало-помалу Генрих приобрел вкус к верховой езде и фехтованию, чему порой посвящал целое утро, затем зарывался в книги Плутарха и сочинения Ронсара, любимого поэта двора, и философов Античности.

От Валуа он унаследовал немного – разве что страсть к сочинительству от двоюродной бабки Маргариты Наваррской. Зато обаяние, хитрость, способность быстро овладевать знаниями, любовь к роскоши, искусствам, чувственная набожность делали его достойным потомком Медичи. Его интеллект ничем не напоминал основательное здравомыслие, свойственное Капетингам. Ему не хватало уравновешенности, но он обладал прозорливостью, умением бесконечно усваивать новое.

Виллекье и дю Га подначивали Генриха: он должен добиться бессмертной славы!

Полномочия наместника королевства, которые Екатерина взвалила на своего шестнадцатилетнего сына, распространявшиеся и на политическую сферу, делали их обладателя настоящим вице-королем. От подростка, плохо знакомого с искусством управления, теперь зависел исход войны, будущее монархии.