– Поэтическое.

– Именно, – кивнул Байрон. – Муза – подружка капризная. Приходит и уходит, когда ей вздумается, согласны? А кстати, вы, джентльмены, придумали, наконец, куда ехать?

– Едем в ваш офис, Гарри, – решился Валентин. – Оттуда он и позвонит своему шурину.

– Хорошо, – сказал Гарри и – Байрону: – Давайте на запад, по Сорок пятой до Восьмой.

– Сделаем, – ответил Байрон, и пустил машину раза в два быстрей. – А хотите, выдам стишок?

– Прямо сейчас? – удивился Гарри.

– Обожаю импровизировать, – улыбнулся Байрон. – Придумайте тему. Любую.

Валентин покрепче прижал раненую руку к груди. И тихо произнес:

– Как насчет конца света?

– Подходящая темка, – обрадовался поэт. – Минутку на размышление, лады?

– Всего минутку? – спросил Валентин.

Пока окольными путями они добирались до офиса, Байрон Джовитт выдал серию четверостиший на тему апокалипсиса. На 45-й улице, по обыкновению, кемарили лунатики, пребывая в различных степенях кайфа: кто сидел на ступенях, а кто растянулся прямо поперек тротуара. Ни один из них не обратил ни малейшего внимания на такси или его пассажиров. Байрон помог Гарри затащить Сванна на третий этаж.

Офис Д’Амура был его вторым домом – те же теснота и беспорядок. Они усадили труп на вращающееся кресло за столом с немытыми чашками и кипами исков на выплату алиментов. Из всех участников квартета у Сванна, бесспорно, был самый здоровый вид. Байрон потел, как маклер на бирже, Гарри чувствовал себя и выглядел так, будто не спал шестьдесят дней, а рухнувшего в кресло для клиентов Валентина, побывавшего на пороге смерти, казалось, оставили последние силы.

– Вид у вас жуткий, – сказал ему Гарри.

– Неважно, – устало ответил Валентин. – Все скоро закончится.

Гарри повернулся к Байрону:

– Как насчет звонка шурину?

Пока таксист набирал номер, Гарри снова обратился к Валентину:

– У меня где-то здесь была аптечка первой помощи. Хотите, перевяжу вам руку?

– Спасибо, не стоит. Как и вы, я не переношу вида крови. Особенно своей.

Байрон по телефону жестко критиковал шурина за неблагодарность:

– Ну, чего ты ноешь? Я нашел тебе клиента! Господи, да знаю я, который час, но бизнес есть бизнес…

– Передайте ему, что мы платим по двойному тарифу, – попросил Валентин.

– Слышал, Мэл? Двойной тариф. Так что давай, приезжай, ладно? – он сообщил адрес, положил трубку и объявил: – Едет.

– Прямо сейчас? – спросил Гарри.

– Прямо сейчас. – Байрон бросил взгляд на свои часы. – Мое пузо подсказывает мне, что пора перекусить. Вы как? Здесь есть по близости заведение?

– Да, в квартале отсюда.

– Есть хотите? – спросил Байрон Валентина.

– Не думаю… – ответил Валентин; ему, похоже, стало совсем худо.

– Ясно. – Байрон повернулся к Гарри. – Значит, вы да я. Десяточку одолжите?

Гарри выдал ему деньги, ключи от входной двери и заказ – жареные пончики и пиво, и Байрон удалился. И только после его ухода Гарри пожалел, что не уговорил поэта еще ненадолго продлить муки голода. Без него в кабинете стало мучительно тихо. Сванн на кресле за столом, засыпающий Валентин – в кресле напротив. Тишина в кабинете пробудила воспоминание о той последней устрашающей ночи в Ломакс-хаус. Тогда раненный отцом Гессе демонический любовник Мими, пройдя сквозь стены, на время улизнул, и они бесконечно долго ждали, ждали в полной уверенности, что он вернется, и в полной неизвестности, когда и как это произойдет. Так просидели они шесть часов – тишину лишь порой прерывали смех или бессвязная болтовня Мими. Первым признаком возвращения любовника стал запах свежих экскрементов. Затем последовал крик Мими «Педераст!» – когда отец Гессе наконец уступил соблазну, столь длительное время запрещенному его верой. И уже больше не было тишины – только крики Гессе и мольба Гарри о забвении. Не пришло забвение…

Ему казалось, он и сейчас слышит дьявольский голос – его требования, его завлекающие призывы. Нет, нет, это всего лишь Валентин – его голова заметалась по спинке кресла в забытьи. Внезапно он вскочил с кресла и прошептал:

– Сванн!

Из его широко раскрытых сверкающих глаз, устремленных на сидящее в кресле напротив тело иллюзиониста, хлынули слезы.

– Он умер, – всхлипнул Валентин, будто во сне запамятовал о горестном факте. – Я не уберег его, Д’Амур, и это его убило. Всему виной моя небрежность!

– Сейчас вы делаете для него самое лучшее, на что способны, – попытался успокоить Гарри, зная, что слова – утешение слабое. – Мало кто может похвастаться таким верным другом.

– Я никогда не был ему другом, – покачал головой Валентин, не сводя переполненных слезами глаз с трупа. – И все надеялся: придет день, когда он полностью доверится мне. Не доверился…

– Почему?

– Он вообще никому не верил. Положение не позволяло. – Тыльной стороной ладони Валентин вытер щеки.

– Может быть, – предложил Гарри, – сейчас самое время рассказать мне все?

– Если желаете…

– Желаю.

– Вот и хорошо, – вздохнул Валентин. – Тридцать два года назад Сванн заключил сделку с Бездной. Он согласился стать ее посланником, если ему, в свою очередь, даруют магию.

– Магию?

– Способность творить чудеса. Трансформация материи. Привороты, колдовство… Даже изгнание из душ Господа Бога.

– Это вы называете чудесами?

– Все гораздо сложнее, чем вы думаете, – ответил Валентин.

– Так Сванн был настоящим магом?

– Вне всяких сомнений.

– Тогда почему же он не пользовался своим могуществом?

– Пользовался, – сказал Валентин. – Каждый вечер. На каждом своем представлении.

– Не понимаю… – озадаченно проговорил Гарри.

– Все, что Лукавый предлагает человечеству, не стоит и ломаного гроша, – сказал Валентин. – Иначе он бы ничего не предлагал. Сванн не догадывался об этом, когда заключил первую сделку. Он все понял позже. Чудеса бесполезны. Чудеса отвлекают от истинных интересов и забот. А это все риторика. Театральность.

– А что есть истинные интересы?

– Вам это известно лучше, чем мне, – ответил Валентин. – Возможно, дружба? Любознательность? Разумеется, это не имеет никакого значения в том случае, когда вода обращается в вино или Лазарю даруют еще один год жизни.

Гарри видел в этом мудрость, но не причину, приведшую мага на Бродвей. Можно было и не спрашивать. Валентин просто освежил факты, а короткий рассказ осушил его глаза – из них ушли слезы, и в чертах лица мелькнула тень оживления.