— Я очень ценю ваше доверие, сэр, — проговорил Халл, ожидая продолжения.

— Это касается Джейсона Борна. Как выяснилось, он не погиб в Париже.

— Что?! — не удержавшись, воскликнул Халл. — Борн жив?

— Жив и здоров. Джеми, предупреждаю тебя на всякий случай: я сейчас тебе не звонил и ничего не говорил. Если ты когда-нибудь и кому-нибудь об этом скажешь, я буду все отрицать, а потом размажу тебя по стенке. Я ясно выразился?

— Яснее ясного, сэр.

— Я понятия не имею, что намерен предпринять Борн, но не сомневаюсь в том, что он направляется в Рейкьявик. Не знаю, он ли убил Алекса Конклина и Мо Панова, но мне доподлинно известно, что именно он прикончил Кевина Макколла.

— Господи, я ведь знал Макколла!

— Мы все его знали, Джеми. — Старик прочистил горло. — Это убийство не должно остаться безнаказанным.

В тот же миг ярость в душе Халла улеглась и уступила место радостному возбуждению.

— Предоставьте это мне, сэр!

— Действуй осторожно, Джеми, и помни — твоя главная задача — обеспечить безопасность президента.

— Я понимаю, сэр, не беспокойтесь. И можете не сомневаться: если Джейсон Борн заявится в отель, живым ему отсюда не выбраться.

— Думаю, заявится. Непременно заявится, — сказал Старик. — Все к этому идет.

* * *

Двое чеченцев из группы Арсена Хасанова ждали возле фургона Энергетической компании Рейкьявика. Из-за угла выехала карета «Скорой помощи», вызванная в отель «Оскьюлид». Фургон чеченцев стоял поперек дороги, вокруг были расставлены ярко-оранжевые пластиковые конусы, а сами они делали вид, что работают не покладая рук. «Скорая помощь» резко затормозила и остановилась.

— Что вы тут делаете? — крикнул ее водитель. — Пропустите немедленно, у нас — срочный вызов!

— Да пошел ты, засранец! — огрызнулся по-исландски один из чеченцев.

— Что ты сказал? — Взбешенный водитель вылез из машины.

— Не видишь, что ли, у нас тут важная работа! Если торопишься, езжай другой дорогой, мать твою!

Видя, что ситуация может принять весьма неприятный оборот, из «Скорой помощи» выбрался один из врачей, и в ту же секунду из задней двери фургона с логотипом Энергетической компании выскочили Арсенов и Зина, вооруженные автоматами, и запихнули оторопевших врача и водителя в свой мини-грузовик.

* * *

В похищенной машине «Скорой помощи» Арсенов, Зина и еще один член их группы подъехали к грузовому въезду в отель «Оскьюлид». Еще один сел за руль фургона якобы Энергетической компании и отправился, чтобы привезти Спалко и остальных членов группы. Они были одеты в униформу государственных служащих и имели удостоверения сотрудников министерства здравоохранения, которые с большим трудом удалось достать Спалко.

Когда их остановила охрана, Арсенов принялся отвечать на вопросы по-исландски, но, поскольку американские и арабские охранники не говорили на этом языке, чеченец перешел на ломаный английский. Со слов Арсенова следовало, что их прислали сюда проверить кухню отеля на предмет вируса гепатита-А, который продолжает распространяться по городу. Ведь никто же, и в первую очередь сотрудники служб безопасности, не хочет, чтобы многоуважаемых участников саммита поразила ужасная инфекция? После необходимой проверки их пропустили внутрь и отвели на кухню. Что же касается Спалко и Зины, то их путь лежал совсем в другом направлении.

* * *

Борн и Хан все еще изучали многочисленные подсистемы отеля «Оскьюлид», когда пилот объявил о том, что самолет производит посадку в аэропорту Кефлавик. Хан сидел, держа на коленях лэптоп, а Борн в течение почти всего полета ходил взад и вперед по проходу между рядами кресел. Его тело и так болело не переставая, а продавленное сиденье кресла еще больше усугубляло эту боль. Однако делать было нечего, и он пусть и с огромной неохотой, но все же опустился в кресло. Борн пытался разобраться в новых чувствах, которые стали обуревать его после того, как он нашел своего сына. Они оба ощущали неловкость, разговаривая друг с другом, и Борн отчетливо понимал, что, прояви он хоть сколько-то сильное чувство, Хан буквально шарахнется от него в сторону.

Путь к взаимному примирению был необыкновенно труден для обоих, но при этом Борн подозревал, что для Хана это было гораздо труднее, чем для него самого. Сыну от отца всегда нужно намного больше, нежели отцу от сына. Отцу, который по определению любит свое чадо беззаветно и безусловно, не требуя ничего взамен.

Борн не мог не признаться себе в том, что он боится Хана, и не только из-за того, что он практически превратил его в развалину, но также из-за его отчаянной храбрости, ума и изобретательности. То, как Хан сумел выбраться из запертой и наполненной газом комнаты, вообще являлось подлинным чудом.

Но было что-то еще — некий блок, возникший на пути к их взаимному сближению и, в принципе, возможному примирению, который сводил все их обоюдные миротворческие усилия на нет. Для того чтобы полностью принять Борна в душу, Хану было необходимо перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь.

В этом Борн не ошибался. С того самого момента, когда он сел на лавку рядом с Ханом в парке Старого города Александрии, Хан находился в состоянии войны с самим собой. И это продолжалось до сих пор, только теперь эта война превратилась из «холодной» в «горячую». Глядя назад, словно смотря в зеркало заднего вида, Хан вспоминал ситуации, в которых он, играючи, мог бы убить Борна и не сделал этого. И лишь сейчас он в полной мере осознал, что сделать это ему не позволили не какие-то объективные причины, а некое чувство, живущее внутри его самого. Он просто не мог убить Борна, но вместе с тем — был не способен открыть ему свою душу. Хан вспомнил тот безумный порыв — наброситься на людей Спалко возле клиники в Будапеште. И он сделал бы это, если бы Борн не предупредил его о грозящей опасности. В тот момент ему удалось подавить в себе всепоглощающее желание расправиться со Спалко, но теперь он понял, что его поступки были продиктованы совсем иным чувством — тем самым, которое любой человек испытывает по отношению к другому члену своей семьи.

И все же, к собственному стыду, он был вынужден признать, что боится Борна — этого человека, полностью лишенного страха, но наделенного огромной силой, выносливостью и мощным интеллектом. Когда Хан находился рядом с Борном, ему казалось, что сам он уменьшается в размерах, а все, чего ему удалось добиться в жизни, представлялось мелочью и бессмысленной чепухой.

Крылатую машину тряхнуло, взвизгнула резина колес. Они приземлились, и, спеша освободить взлетно-посадочную полосу, самолет покатился на рулежную дорожку, а оттуда — в дальнюю часть аэропорта, где размещалась стоянка для частных воздушных судов. Хан встал с кресла раньше, чем самолет успел остановиться.

— Пойдем, — сказал он, — Спалко и так опережает нас не менее чем на три часа.