нет, а вместо нее сейчас навстречу кто-нибудь выйдет, не посторонний человек, а обязательно знакомый, Бородулин. Бородулин провалился в торфяную яму… Или бежал в сторону Александрова.

Я шагал по переулку и никак не мог добраться до улицы Кирова, я должен был добраться до нее уже три раза, но улицы Кирова не было. Тогда я развернулся, отправился обратно и буквально через минуту наткнулся на нужную мне улицу, я узнал ее. Минуты две стоял на перекрестке, пытаясь понять, направо или налево, выбрал налево и угадал — буквально через десяток шагов я увидел дом Снаткиной. Он стал выше и поменял цвет, но без сомнения это был дом Снаткиной — возле него стояла «восьмерка». Я попробовал в нее забраться, но не смог открыть замок, захотелось пить, так всегда после соленых орехов.

Подошел к колонке, надавил. Рычаг безвольно провалился под рукой, воды в колонке не было. И воздуха, давление в системе отсутствовало. Забавно, нет связи, Интернета и водокачки.

Отправился на двор, посмотрел в колодец. Из глубины тянуло теплом и тиной, вода блестела, но уровень ее заметно опустился.

Отправился в дом.

Снаткина смотрела телевизор. Я остановился и попробовал послушать. Кажется, телевизор был неисправен, звук долетал искаженным, перемолотым, я слышал слова, однако не понимал их смысла, словно этот смысл пропустили через шредер, белый шум, от которого в углу моего правого глаза началось серебристое мерцание.

Роман был в своей комнате и пытался сварить еды на электрической плитке, какую-то дрянь с тушенкой, томатными бобами и луком, судя по запаху, не получалось. Или наоборот.

— Витенька, ты вовремя. Я тут готовлю, фирменный рецепт… Питательная похлебка «Гуинплен»…

Роман захихикал. Я испугался, что он тоже нажрался, эскалация алкоголизма вокруг не радовала.

— Универсальное блюдо — «Гуинплен»! Съешь «Геркулес» — и накачайся, отведай «Гуинплен» — и улыбнись!

Радон. Проклятый радон действует.

— Мне, кстати, с утра Надежда Денисовна позвонила, — сказал Роман. — Попросила зайти.

— Позвонила Надежда Денисовна?

— Ну да. Попросила помочь. Аглае с утра было надо к врачу, вот она и попросила меня… На всякий случай, подстраховать.

Роман помешал похлебку.

— Тебе она, кстати, звонила, но ты не доступен.

— Связь отключили, — сказал я.

— Да?

Роман отложил ложку, достал телефон.

— Действительно… — Роман подышал на экран, протер о рукав. — А с утра еще была… А почему нет связи?

Роман поднял руку с телефоном повыше.

— Испытывают новые вышки. А старые на фиг ломают. Или одновременно. Как сходили в больницу?

— Ну, сходили… — ответил Роман. — Капельницу поставили. Но сегодня Аглае гораздо лучше, она вроде на работу собиралась.

— Что говорят?

— Переутомление… типа того… А ты где болтался? Блин!!!

Похлебка убежала, плитка зашипела, над розеткой проскочила искра, телевизор замолк.

— Пробки вышибло, — сказал Роман.

— Пробки! — заорала Снаткина. — Пробки вкрутите!

Роман отправился вкручивать пробки.

Во вкручивании пробок есть нечто настоящее. Хотя их сейчас не вкручивают, нажимают на белую кнопку, но иногда и такую надо вывернуть, зачистить контакты. Сейчас вместо пробок используются автоматы, это совсем не то.

Через минуту телевизор заработал, а Роман вернулся.

— Я встретился с отцом Максима Куприянова, — сказал я.

Роман попробовал похлебку.

— Дерьмо получилось, — равнодушно сказал он. — Наверное, надо кетчупа добавить. Или горчицы.

Гуинплен не взлетел, такое случается.

— И что он сказал?

— Сказал, что сам виноват.

Я взял ложку и попробовал. Горчицы не хватало. И картошки. Надо поесть. Без горячего утомительно, можно испортить желудок, какой уж там Гуинплен.

— Куприянов сказал, что виноват он. То есть отец. Не обращал внимания на сына тогда, а теперь они с женой видят его… в толпе, примерно такой расклад.

— И все? Больше ничего интересного?

— Сказал, что записка, которую оставил Максим, ненастоящая…

— Вот как?

— Я сомневаюсь, что он сам настоящий… Куприянов…

Роман постучал ложкой по кастрюле, затем отлил себе в миску.

— То есть Куприянов ненастоящий?

— Я его не вспомнил… этого… Отца Макса я помню — я с ним тогда разговаривал, а этот другой.

— Рост другой?

— Руки.

Роман достал хлеб, накрошил в миску, стал есть.

— Ты не узнал его руки? — уточнил Роман.

Я кивнул.

— Но это мог быть он? Он мог измениться?

— Мог, — сказал я. — Он сам сказал, что изменился… Кардинально то есть, поменял себя изнутри и преобразился внешне… в общих чертах…

Роман подозрительно поглядел на меня.

— Что? — спросил я.

— Ты что, Витя, бахнул? — спросил Роман.

— В каком…

— В прямом. У тебя язык заплетается, и пивом от тебя разит. Ты что, развязал?

Я не стал отвечать на этот хамский вопрос.

— Так нельзя, Витя, ты же взрослый человек! Ты сколько лет не пил? Пятнадцать? Для тебя же сейчас это смертельно, белку легко поймать…

— Не белка, но горностай, — сказал я. — Рома, ты сам квасишь каждый день.

— А как тут не квасить?! Я же чувствую… Чувствую, что неладно…

Роман отодвинул миску, вытер губы, закинул в рот жвачку.

— А по ночам кто-то в окно лезет…

— Это всего лишь Снаткина, — сказал я. — Она любительница, ты знаешь.

— Это не Снаткина, это… я чувствую… Что ты пил?

— В ассортименте… — ответил я. — Белки не будет, я контролирую ситуацию.

— Кстати, о контроле…

Роман был излишне серьезен, что подозрительно, он серьезностью никогда не отличался… За семнадцать лет люди меняются, был плясун, стал… А я вот не знаю, кто сейчас Рома. Это он мне сказал, что звукорежиссер, может, он и режиссер, но что, если не звуко… Хазин же изменился, почему бы не измениться Роме? Я сам изменился, я ведь…

— Улики у тебя? — спросил Роман. — Ты их проверяешь?

— Какие… а, улики… В чемодане, где еще… Каждый день проверяю. Пойдем, проверим вместе… То есть пообедать надо сначала…

Роман подвинул мне кастрюлю.

В принципе, Гуинплен был не настолько плох, как казался, да, бобы не успели развариться, а лук похрустывал, впрочем, альденте я люблю. Я съел больше половины кастрюли, после чего принял пару таблеток активированного угля от потенциальной изжоги, и мы перешли в мою комнату.

Я вытащил из-под кровати чемодан, открыл. Кепка, окурки Федора, пробирка Бородулина, пробирка Сарычева, дневник Кости, карта памяти. Стоит завести отдельную шкатулку.

— Возьмешь себе? — спросил я. — Забирай.

— Не… Пусть у тебя остаются. И это…

Роман сунул мне зажигалку.

— Положи к остальным… Я что-то стал все терять… А ты… ты в какой-то шерсти…

Это белка.

— Федю навещал. Хотел спросить…

— С ним бухал, что ли?

— Нет, он уже был… У него хорька забили.

— Фигурально?

— Буквально. У него был такой… хорек, его грохнули прялкой… А Федя этого хорька очень любил… А когда хорек дохнет, у него шерсть