Говоря все это, Кейт – ради своего собеседника – была все время как-то очень красиво, успокаивающе внушительна.

– Ты имеешь в виду, что она тебе затем так сказала, чтобы тебе не нужно было уходить из дома?

– Да, поскольку она забрала себе в голову, что в этом заключается один из моих резонов для такого поступка.

– А в этом был один из твоих резонов?

– До некоторой степени, если угодно. Но здесь их и без этого вполне хватает, как мне стало известно. Так что, – добавила она искренне, – это вовсе не имеет значения. Я рада, что я здесь, даже если все хорошее, что я могу сделать, сведется… – Она подразумевала, однако, что и это не так уж важно. – Значит, он, как ты говоришь, не уехал в Мэтчем, хотя, возможно, мог еще уехать сегодня, до вечера. Но что мне представляется наиболее вероятным и, я должна сказать, очень любезным с его стороны, так это то, что он отказался покинуть тетушку Мод, как охотно сделала я сама, оставив ее провести рождественский вечер в полном одиночестве. Если тем более он отказался от поездки в Мэтчем, то такой procéde[29]никак не может ей не понравиться. Так что не стоит удивляться, что она, в такой скучный пасмурный день, настаивает на том, чтобы прокатить его по городу. Не стану делать вид, что знаю, что там между ними может произойти, – завершила она, – но это все, что я сама в этом вижу.

– Ты видишь во всем, – откликнулся Деншер, – и всегда видела нечто такое, что я – по крайней мере, когда я рядом с тобой – принимаю как истину в последней инстанции.

Кейт смотрела на него так, будто сознательно и даже бережно извлекала жало из его оговорки; затем она проговорила со спокойной серьезностью, по всей видимости показывающей, какой прекрасной она ее находит:

– Спасибо.

Как всегда, это возымело свое действие. Они по-прежнему стояли близко, лицом к лицу, и, поддаваясь порыву, от которого он только что смог удержаться, Деншер положил руки ей на плечи, крепко, но не без нежности, сжал их и легонько ее встряхнул, как бы пытаясь выразить множество смешанных чувств и мыслей, более трудных, чем он мог высказать. Затем, наклонившись, он прижался губами к ее щеке. Миг спустя он отстранился и возобновил беспокойное хождение по комнате, тогда как Кейт, в той же позиции, в какой она принимала проявление его чувств, оставалась пассивной и неподвижной словно статуя. Это тем не менее не помешало ей – будто того, что она получила, было ей на тот момент достаточно – оказать Деншеру дальнейшее благоволение. Она спокойно установила четкую связь событий и, установив ее, снова опустилась в свое кресло.

– Я пыталась определить поточнее, что касается даты, то, что и правда случилось здесь со мной, пока ты был в Венеции. Я имею в виду разговор с ним. Он сам заговорил со мной – и заговорил откровенно.

– Ах, вот ты и попалась! – воскликнул Деншер, резко обернувшись.

– Ну, если я и «попалась», как ты элегантно это называешь, отказавшись ответить ему так, как он желал – как он настаивал, – я признаю себя в этом виновной. А тебе хотелось бы, чтобы я дала ему ответ, который удержал бы его от поездки?

Это заставило его задать довольно нелепый вопрос:

– А ты знала, что он собирается туда ехать?

– Ни до, ни после. Но боюсь, что – даже если это не соответствует твоим странным предположениям – я все равно, даже зная об этом, дала бы ему тот же самый ответ. Если эту тему я не стала затрагивать в разговорах с тобой сразу после твоего возвращения, то потому, что воспоминание об этом не вызывает у меня особой радости. Надеюсь, что, если мне удалось удовлетворить тебя по этому поводу, – продолжила она, – будет не так уж слишком попросить тебя оставить эту тему в покое.

– Разумеется, – охотно согласился Деншер, – я оставлю ее в покое. – Но в следующий же момент сказал: – Он что-то понял. Он догадался.

– Если ты имеешь в виду, – сразу же откликнулась Кейт, – что он, к несчастью, тот единственный человек, кого нам не удалось обмануть, я не могу с тобой не согласиться.

– Ну да, конечно. Но почему же он, – все-таки рискнул Деншер спросить, – «к несчастью», единственный догадавшийся? Он вовсе не отличается такой уж высокой сообразительностью.

– По-видимому, ему хватило сообразительности разглядеть тайну, загадку в чем-то, столь неестественном, как… сложившиеся обстоятельства и – когда дело дошло до дела – как моя позиция. Вот он и вывел свое умозаключение и на основе этого умозаключения взялся действовать.

Казалось, Деншер некоторое время смотрел на умозаключение лорда Марка как на уродливое пятно на лике природы.

– Неужели ему показалось, что ты его поощряла?

– Разумеется, я вела себя с ним вполне прилично. Иначе где бы мы были?

– Где бы мы…?

– Ты и я. Впрочем, что ему насчет меня показалось, вовсе не имело значения. Значение имело то, что показалось насчет меня тетушке Мод. Помимо того, ты не должен забывать, что все это время у него имелось собственное впечатление о тебе. Поделать с этим ты ничего не можешь, – сказала она, – но, в конце-то концов… что ж, ты – это ты. Ты остаешься самим собой.

– Настолько самим собой, насколько тебе угодно. Но когда я отправился в Венецию и остался там, какое, – спросил Деншер, – умозаключение вывел он тогда?

– Твое пребывание в Венеции и то, что тебе это понравилось – а такое ни с чьей стороны нельзя считать чудовищным, – было для него объяснимо другими причинами. Более того, он вполне был способен счесть это сменой образа.

– Вопреки миссис Лоудер?

– Нет, – возразила Кейт. – Вовсе не вопреки миссис Лоудер. Тетушка Мод, до его второго, как ты это называешь, вторжения, не убеждала его, а тут еще мой отказ ему – что никак не могло помочь. А вот вернулся он вполне убежденный. – И чуть погодя, поскольку на лице ее собеседника выразилась некоторая растерянность: – То есть после того, как он увиделся с Милли, поговорил с нею и ушел от нее. Милли его убедила.

– Милли? – по-прежнему не понимая, эхом откликнулся Деншер.

– Что ты был искренен. Что это ее ты любил. – (Ее слова донеслись к нему из ее уст так, что он снова, еще раз, резко отвернулся, отошел и обнаружил, что, как раньше, стоит у окна.) – Тетушка Мод, когда он вернулся, – продолжала тем временем Кейт, – получила это известие от него. Поэтому она так хороша с тобою теперь.

Деншер всего одну минуту молча смотрел в окно – он тут же отошел и вернулся к Кейт:

– А ты-то почему убеждена…

Это прозвучало прямо-таки утвердительно по своему почти обвинительному тону, или, пожалуй, могло бы прозвучать так, если бы в его словах не крылась еще большая доля правды. Фраза звучала резко потому, что это была правда, но такая правда, что она возымела силу завершающего аргумента, не давшего ни той ни другой стороне возможности продолжать. Этот аргумент показал им, пока оба они молча взирали поверх него друг на друга, всю серьезность происходящего. Похоже было, что они стоят перед опасностью, готовой грянуть при первом неудачном слове. Соответственно, Деншер тут же постарался разрядить обстановку: он, стоя перед Кейт, вытащил из грудного кармана жилета бумажник, а из бумажника – сложенное письмо, на которое тотчас обратились глаза Кейт. Затем он вернул вместилище письма на его место и движением не менее странным оттого, что оно было явно инстинктивным и неосознанным, убрал руку с письмом за спину. В конце концов заговорил он совсем о другом: