– Я правильно понял миссис Лоудер, что твой отец – здесь?

Если ей никогда не требовалось много времени, чтобы ответить на его свободно парящую мысль, то не потребовалось этого и сейчас.

– Здесь, да. Но мы можем не опасаться его вторжения. – Кейт говорила, словно предположив, что он подумал об этом. – Отец лежит.

– Он что, болен?

Она печально покачала головой:

– Отец никогда не болеет. Он – чудо. Только он… беспределен.

Деншер задумался.

– А не могу ли я как-то помочь тебе с ним?

Она прекрасно, утомленно, почти безмятежно ответила, сразу все объяснив:

– Если мы сумеем сделать так, что твой визит доставит ему как можно меньше беспокойства… а заодно и Мэриан.

– Понятно. Им так неприятно, что ты видишься со мной. Но я не мог – правда ведь? – не мог не прийти.

– Да, ты не мог не прийти.

– Но, с другой стороны, теперь я могу только уйти, как можно скорее?

Это ее сразу как-то расстроило.

– Ох, не надо – не надо сегодня – в такой день! – вкладывать мне в рот гадкие слова! Мне и без того бед хватает!

– Я знаю… Я знаю! – тотчас умоляюще заговорил он. – Это все из-за того, что я беспокоюсь только о тебе. Когда он явился?

– Три дня тому назад – после того, как и близко не подходил к Мэриан больше года, после того, как явно – что не вызвало сожалений – позабыл о ее существовании; причем явился в таком состоянии, что не принять его в дом было невозможно.

Деншер колебался.

– То есть в такой нужде…?

– Да нет, на еду и на всякие необходимости ему хватало. Даже, судя по его виду, вероятно, и денег хватало. Выглядел он прекрасно, как всегда. Но он был… ну, ужасно перепуган.

– Перепуган? Из-за чего?

– Не знаю. Из-за кого-то… Из-за чего-то. Он желает, говорит он, пожить спокойно. Но его спокойствие ужасно.

Она страдала, а он не мог не расспрашивать.

– Что же он делает?

Теперь колебалась сама Кейт.

– Он плачет.

Деншер снова на миг задержался с вопросом, но все же рискнул:

– А что он сделал?

Это заставило ее встать с кресла, и теперь они опять стояли лицом к лицу друг перед другом. Глаза Кейт не отпускали его взгляда, и она сильно побледнела.

– Если ты меня любишь – все еще, – не спрашивай меня об отце.

Он снова выждал с минуту.

– Я люблю тебя. Я пришел, потому что я люблю тебя. Это потому, что я люблю тебя, я принес тебе вот это.

И он вытянул из-за спины письмо, которое так и оставалось в его руке.

Но Кейт, хотя Деншер протянул ей конверт, лишь охватила его взглядом:

– Как? Ты даже не сломал печати?!

– Если бы я сломал печать – уж точно, – я бы не мог не знать, что там, внутри. Я принес его, чтобы ты сама сломала печать.

Она все смотрела, не касаясь конверта, необычайно посерьезнев.

– Сломать печать на чем-то, что ты получил от нее?

– Ох, вот именно потому, что оно от нее. Я приму все, что придет тебе в голову по этому поводу.

– Мне непонятно, – сказала Кейт, – что ты сам думаешь по этому поводу. – А затем, раз он не ответил: – Мне кажется, то есть я думаю – ты знаешь. У тебя ведь есть интуиция. Тебе и читать его нет нужды. Это – доказательство.

Деншер встретил ее слова так, словно они были обвинением – обвинением, к которому он был готов, на которое можно было ответить только одним способом:

– У меня и правда есть интуиция. Оно пришло ко мне, когда прошлой ночью я был в мучительном беспокойстве. Я его «вымучил». Оно пришло как бы в результате той ночи. – Он поднял руку с письмом вверх и теперь, казалось, скорее настаивал, чем открывал душу: – Эта весть пришла в хорошо рассчитанное время.

– В канун Рождества?

– В канун Рождества.

Кейт вдруг улыбнулась странной улыбкой:

– В сезон подарков! – И так как он опять промолчал, она продолжала: – Оно было написано, когда она еще могла писать, и отложено, чтобы отправить его именно в это время?

Деншер снова не ответил, только, задумавшись, не отводя взгляда, смотрел прямо ей в глаза.

– Что ты имела в виду под словом «доказательство»?

– Доказательство того, как прекрасна была ее любовь к тебе. Но я не стану, – заявила Кейт, – взламывать твою печать.

– Ты положительно отказываешься?

– Положительно. Ни за что. – И странным образом добавила: – Я и без того знаю.

Он опять помолчал. Потом:

– И что же такое ты знаешь?

– Что она объявляет тебе, что сделала тебя богатым.

На этот раз его молчание длилось дольше.

– Оставив мне свое состояние?

– Ну, без сомнения, не все – оно слишком велико. Но деньги в большом количестве. Мне все равно сколько. – И странная улыбка снова появилась на ее губах. – Я ей верю.

– Она что, тебе говорила? – спросил Деншер.

– Никогда! – Кейт заметно покраснела при этом предположении. – С моей стороны это было бы нечестной игрой с Милли. А я, – добавила она, – играла честно.

Деншер, который ей верил – а как он мог бы иначе? – продолжал смотреть ей в лицо, по-прежнему держа в руке письмо. Теперь он стал значительно спокойнее, словно его мучения более или менее миновали.

– Ты играла честно и со мной, Кейт, и потому – раз уж мы заговорили о доказательствах – я хочу дать доказательство тебе. Я хочу дать тебе первой – в предпочтение себе самому – увидеть то, что я считаю для себя священным.

Кейт слегка нахмурила брови:

– Я не понимаю.

– Я потребовал от себя дани, жертвы, которой я мог бы по-своему признать…

– По-своему признать – что? – резко спросила Кейт, когда он смолк.

– Восхитительный характер твоей собственной жертвы. В Венеции ты оказалась готова совершить акт восхитительной щедрости.

– И привилегия, которую ты предоставляешь мне в отношении этого документа, должна стать моей наградой?

Он сделал неопределенный жест.

– Это все, что я могу предоставить тебе как символ моего взгляда на это.

Кейт смотрела на него долго и пристально.

– Твой взгляд, мой дорогой, выражается в том, что ты сам себя боишься. Тебе надо было взять себя в руки. Надо было совершить над собою насилие.

– Значит, тогда ты сможешь пойти мне навстречу?

Она устремила пристальный взгляд на письмо, от прикосновения к которому все еще удерживалась ее рука.