На работе между тем ничего особенного больше не происходило. Хорек-полицейский исправно приходил в офис и по очереди опрашивал сотрудников, но уже к пятнице это перестало вызывать интерес у всех, кроме Инги. Она же жадно ловила каждый слух, каждую сплетню, которые, впрочем, и так в избытке поставляла их отделу Мирошина. Судя по ее рассказам, хорек спрашивал у всех одно и то же: когда Илью видели последний раз, делился ли он какими-то планами, замечали ли коллеги у него депрессию («Неужели они в самом деле думают – самоубийство?!» – ахнула, услышав об этом, Алевтина), есть ли у него близкие друзья, девушка, родственники, с кем он общался на работе. Интересуется ли он прицельно Ингой, Мирошина не говорила, а Инга, конечно, не спрашивала сама.

Поначалу она то и дело проверяла новостные порталы. Вдруг появится сообщение, что в заброшенном военном городке неподалеку от Москвы найдено неопознанное тело? Однако постепенно Инга перестала это делать. Приступ паники, с которым она открывала очередной сайт, был таким болезненным, что она просто не могла больше терпеть. К тому же, если бы такая новость появилась, она бы моментально облетела офис.

В пятницу прошел слух, что якобы телефон Ильи последний раз засекли в понедельник где-то в Рязанской области. Услышав об этом, Инга в первую секунду остолбенела и украдкой полезла в гугл-карты проверять, где находится Тамбов. Оказалось, что дорога туда и в самом деле проходила через Рязанскую область. Значит, телефон сел в пути. Теперь оставалось только ждать, когда его путь отследят до почты и придут за ней.

Когда она раньше представляла себе душевные терзания, через которые проходит преступник, то никак не думала, что они будут такими муторными. Инга рассуждала об этом, глядя в окно по пути на дачу. На полке над ее головой лежала спортивная сумка, в которую она положила рюкзак и куртку. Инга считала, что это должны быть непрекращающиеся острые мучения, но в реальности это скорее походило на ноющую тупую тревожность. Сам поступок по-прежнему ее не тяготил. Инга иногда, набравшись смелости, заглядывала внутрь себя, но так и не могла различить там ни раскаяния, ни сожаления из-за смерти Ильи. Его самого она по-прежнему представляла себе только лежащим лицом в потолок на полу заброшенной комнаты. Инга смутно чувствовала, что за этой картинкой стоял какой-то древний первобытный ужас, но ей удавалось неуловимым образом обходить его стороной. Просто лицо в полумраке, просто серая пыль на полу вокруг. Когда кто-то на работе упоминал Илью, то Инга тоже представляла не его живого, не какой-то определенный момент, а разрозненные части целого – закатанные рукава рубашки, короткие пальцы, сжимающие стакан, торчащие в намеренном беспорядке волосы. Все это по отдельности, опять же, нисколько ее не трогало.

Беспокоили ее только последствия. Постоянно переживать из-за них – вот что изматывало. Даже сейчас, снова оказавшись на вокзале, Инга обнаружила, что идет с опущенной головой, боясь попасть на камеры. Однако, хотя эти постоянные опасения отравляли ей жизнь, спустя неделю она готова была признать, что легко отделалась. По крайней мере, отделывается пока. Мук совести Инга не испытывала. На место преступления, как, говорят, это обычно бывает, ее не тянуло. Только тревога. Не самая большая плата за убийство.

Мать ждала ее в машине на площадке перед станцией. Инга швырнула сумку на заднее сидение и села вперед. Руки матери покоились на руле, но, когда Инга села, оторвались и сделали какое-то крохотное движение в ее сторону – на одну томительную секунду Инге показалось, что мать хочет ее обнять, но она тут же вернула их на руль.

– Как добралась? – только спросила она.

Инга пожала плечами.

Пока они ехали к даче, ее не покидала мысль, что на заднем сидении лежит окровавленная одежда убитого человека, а мать даже не догадывается. Впервые со дня убийства Инга почувствовала, что в ней зашевелилось нечто похожее на озорство. Если вдуматься, что стояло за этой одеждой, то это, конечно, была дикая жуть, но если представлять себе героем черной комедии, например, то даже просматривалось в этом что-то залихватское.

Мать в самом деле приготовила пирог – сливовый. Инга почуяла теплый аромат выпечки, едва вошла на кухню. Это неожиданно словно пробило в ней маленькую брешь. Запах был таким родным, а материнская забота – такой утешительной, что что-то в Инге размягчилось, ослабло, и ей даже показалось, что у нее засвербело в носу.

Они съели по куску пирога, запивая кофе, и отправились на Волгу. Люди на пляже были, но в воду уже никто не лез, холодно. Несмотря на то, что солнце светило ярко, даже воздух не прогревался, не то что вода.

Гектор носился по песку и то с треском вламывался в кусты, то выныривал из них снова, самозабвенно отряхиваясь. Инга с матерью сели на бревно и смотрели на воду. Ветра не было, поэтому если сидеть на одном месте, то солнце начинало самую малость припекать. Инга нежилась под ним, думая, что это один из последних теплых дней.

– У меня вино есть, – сказала мать. – Грузинское. На работе подарили. Выпьем вечером?

– Выпьем.

– Помнишь, как ты приезжала прошлой осенью и мы пили вино на крыльце?

Инга хотела сказать, что она много раз приезжала и они вместе пили вино не так уж редко, но сразу поняла, какой раз мать имеет в виду. Было холодно, накрапывал дождь, и мать фотографировала ее на этом самом бревне, а вечером, укутавшись в одеяла, они заговорили об отце. Той ночью Инга наткнулась на профиль Ильи в тиндере.

Ей показалось, что в ней снова что-то слегка ослабло, какая-то до певучей тонкости натянутая струна. Тогда все было совсем другим. Точнее, тогда ничего еще не было. Инга помнила, как лежала в кровати, скриншотила фотографии Ильи и посылала Максиму, а тот хвалил его бицепсы. Ее так волновали эти фотографии.

Гектор уронил перед матерью палку, подпрыгнул и припал на передние лапы, мотая хвостом, как пропеллером. Инга обрадовалась, что он отвлек ее от мыслей. Мать взяла палку и бросила в сторону, Гектор счастливо унесся за ней.

Вечером они снова вытащили кресла на крыльцо и сели там с вином.

– Мы с Максимом собрались в Италию поехать, – сообщила Инга матери. – Через месяц.

– Правильно, – кивнула мать. – У тебя вообще был отпуск в этом году?

– Нет.

– Тем более. После всех этих событий тебе полезно. Что про твоего начальника слышно?

Инга, не скрываясь, вздохнула. Сегодняшний день был таким неожиданно приятным и спокойным, что она сама была сейчас как озерная гладь. Разговоры об Илье нарушали ее безмятежность.

– Ничего не слышно. Вроде телефон его последний раз в сети появлялся где-то в Рязани.

– В Рязани? – удивилась мать. – Что он мог там делать?

– Мам, я понятия не имею. Мы с ним уже сто лет не общались. И сейчас я себя чувствую так же, как при разговоре с ментом в офисе.

– Извини. Я понимаю, что тебе должно быть очень нелегко это все. Ты переживаешь?

– Я переживаю, что кто-то может решить, будто я с этим связана.