– Эва-на! – откинулся Шишкин на спинку стула. – Так эти элохимы трудиться-то и не собирались! Селекцией, стало быть, душ людских занялись! Одних в биороботы, других в гомосапы. Касту рабов себе организовали. Это мы уже проходили, только называлось по-другому. Евгеникой или расовой гигиеной. Гитлеру и его команде очень нравилось! Вот и авторы пишут: «Но события разворачивались в худшую сторону. Всё большее и большее количество гомосапов деградировало. Вынужденное их истребление и повторное воссоздание не изменяло хода событий…» Где-то я всё это читал…

Перебрал стопку оставшейся прозы. «Юлиана с Венеры»… «Город, где остановилось время»… «Эхо далёких миров»… «Её нарисовал Дьявол»… «Гробовщик: Храм Света»… Авторы помешались на фантастике и кровавых ужасах в стиле Брэма Стокера и Стивена Кинга, рассказы которого замелькали в «Огоньке», «Смене», «Ровеснике» и других молодёжных журналах.

Взгляд упал на блокнот с лаконичной надписью на обложке «Рассказики». «А-а, тот автор, который насмешил всю редакцию», – припомнил телефонный комментарий завреда Славика Шишкин: – Принёс блокнот и тут же спросил, где бухгалтерия. «А вам зачем туда, молодой человек?» – задал вопрос главный редактор. – «Гонорар получить». – «Так мы гонорар начисляем после публикации материала». – «Но мне сейчас нужны деньги!» – «Увы, порядок един для всех». – «Дурацкий у вас порядок!» – сказал хозяин блокнотика и ушёл.

Александр наугад раскрыл блокнот.

Когда Шишкин добрался до последней странички, осилив все четыре десятка «телеграфных» творений, то увидел жирно выделенную автором приписку: «Оставить без редакции», что Александр и сделал.

Из прозы на столе осталось две рукописи. Одинаковой, солидной толщины. Александр подумал, взял монетку и запустил её волчком по столу: «Если выпадет «решка», читаю лежащую слева, если «орёл» – правую». Выпал «орёл».

– «В тени ветров»… М-да-с… Уже был у кого-то из прочитанных ветер без лица, но с носом, однако ветра ещё и тень отбрасывают, – пробормотал Шишкин. – И что мы имеем? Повесть в рассказах…» И он со вздохом подтянул чистый лист для выписывания «перлов».

Читал «повесть» три вечера, но так и не врубился в её структуру: последовательность расположения рассказов никакому логическому объяснению не поддавалась. Помимо крайней скудости языка, тексты пестрели перлами типа: «Это солнечное утро и весна были сильно похожие». Шишкин зря надеялся, что под «перлы» ему хватит листа. Не хватило и двух, хотя его собственные пометки были до неимоверности кратки:

«С остро осознанной утраты былого, обиды на себя и на жизнь…»;

«…был в ненастроении» (А чем «ненастроение» хуже «несчастья»!);

«Он был не привычен к семейной однообразной, оседлой жизни, нести за нее ответственность, а это значит быть зависимым»;

«Выезжая из соснового леса, впереди показалось большое село» (см. А.П. Чехов. «Жалобная книга»);

«Короткая аккуратная прическа, аккуратные черные усики на строгом лице – все это придавало заметную сухость его характера» (Вот так внешность губит человеческую натуру! И опять же с падежами у автора проблемка);

«…его стройная фигура… напоминала стойку вратаря-футболиста перед вратами» (Перед райскими или царскими?);

«…дорвались, как быки до помой!» (Слово «помои» автор склонять не в силах!);

«…в ее мягкости и пухлости скрывались еле уловимые черты строгости и требовательности. Это, наверное, привилось к ней с годами педагогического труда, поучая ребятишек к знанию» (Немного же привилось, поучая!);

«Когда-то верховье реки, на той стороне Онона, в километрах восьми от Киржихи, была маленькая деревня с десятка два дворов» (Предлог «в» после «когда-то» потерян, видимо, «в километрах»);

«…совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни, какой-то он неутверждённый, безынициативный…» (А кто его должен быт утвердить?);

«Не одну десятку тонн, спрессованную в большие тюки, сдавал колхоз государству, ценную тонкорунную марочную шерсть…» («десятка тонн» режет глаз и ухо, тут бы «десяток» лучше сочетался);

«Время проходит, а природа не стареет, каждую весну она пробуждается, рождается заново. И человек тоже на какую-то часть своей жизни с природой рождается заново» (Ещё бы знать, на какую…);

«А Лёхе уже все не в моготу – вот, вот чеку сорвет в штаны» (Это не про гранату, братцы, это про кишечник!);

«Еще с большей агрессивностью с натиском напрягли на магазин (сработал аффект толпы), с какой-то ревуще-медвежьей силой смела стоящих у входа двух милиционеров» (Видимо, толпа);

«…прорубают себе путь мачетами…» (множественного числа нет, а хочется!);

«…в системе коллективного труда сказывалась оперативная осведомленность сарафанного радио» (Это надо осмыслить отдельно!);

«…никому никогда не сделал ничего дурного, тем более, не сказал»;

«Рядом с ней сидела продавщица с молочного отдела. Которая высиживала рабочее время, дожидаясь закрытия магазина…»;

«…и пустила ее на вторичную, а может, и больше продажу» (Как это?);

«Его решительные, крутые позывы к перемене к лучшему, подкупали народ» (С другим сочетаются позывы, с другим!);

«Только он, с ясным видением будущего, с неутомимым откровенным бунтарством сродству русской душе. Приведет страну к стабильности и процветанию» (Странное сродство, странный разрыв одного предложения на два!);

«Заблагоухало пьянство…» (Красиво, но несочетаемо!);

«Здравомыслящие люди стали с ужасом осознавать и другое: Россию войной не покорить!» (Бляха-муха! Опять полковник Акирема!);