Когда она в первый раз открыла мне дверь, то не сказала даже «здравствуйте» после десяти лет, что мы не виделись: просто повернулась и ушла к себе в комнату. Я решила, что она не узнала меня.

Тётя Дуня вступилась за неё:

– Не сердись. Сын погиб на войне. Муж от разрыва сердца умер в одночасье. Нервы – никуда. Она говорит: «Не могу видеть этих несчастных сестёр. Не выдерживаю!»

Предстояло понимать всё, всех, ни на что не претендуя. Сказал же когда-то Александр Осипович: «Не можешь? Тогда изменись сама».

Я рвалась обратно на Север. Провожала меня только Валечка. О чём-то напряжённо думая, она не выдержала и спросила:

– Ты всё-таки скажи мне: за что тебя?

Нормальный вопрос: ведь человек за что-то отсидел семь лет! Как я могла ответить: «Ни за что»? Сестра решила бы – я лгу или не хочу быть откровенной. Своим растерявшимся сердцем она, конечно, жалела меня:

– Береги себя! Приезжай, Тамуся!

В бессилии извлечь из боли полное имя тому нечеловеческому, что уничтожило наш дом, надругалось над семьёй и сделало родство с отсидевшей сестрой едва ли не смертельно опасным, оставалось одно: храбриться.

* * *

В Вельске я отыскала знакомую по Урдоме, Капитолину С. Она предложила больше чем ночлег: «Пусть сюда приведут сына. Побудешь с ним у меня». Филипп, уехав в командировку, избежал встречи.

– Он всё препоручил мне, – объявила Вера Петровна.

Принесла мне в подарок фотографию сына.

– С кем он здесь снят?

– С моей племянницей.

Юрочка жался, оглядывался на неё.

– Для чего вы ему это купили? Нам ничего не нужно, – снова ревизовала она привезённое сыну.

– Я скоро приеду за Юриком, Вера Петровна!

– Вы же не устроены. Неужели у вас не станет болеть сердце из-за того, что ребёнку у вас будет хуже, чем у нас?

– Ребёнку с матерью не может быть хуже!

– Филипп велел, чтобы я ни в какие разговоры с вами не вступала.

– Вы только что сказали, что он всё препоручил вам.

– Да, препоручил, чтобы я не бросала Юрочку.

– Что значит – не бросали?

– Ну, чтобы не оставляла вас с ним вдвоём.

– Как это – «не оставляла вдвоём»?

– Спросите у него сами.

– Я пойду погуляю с сыном.

– Нет, Тамара Владиславовна, это неудобно. Здесь все на виду друг у друга. Лишние толки, разговоры. Не надо. Я буду приводить его сюда. И так хватает всего.

Я не выдерживала её хозяйского, уверенного тона. Не желала признавать за ней полноту прав, не хотела быть ей благодарной. Но боялась открытых столкновений с ними обоими.

Стыд оттого, что я растеряна перед свободой, мучил меня. Последнее мамино напутствие сёстрам: «Доберитесь до Тамочки», Лизины слова: «Точила одна мысль – добраться до тебя» – укоряли. В меня верили. Путь, как всегда, оставался один – превзойти обстоятельства и себя. Спрессовать энергию. Взорваться! Бьётся же рыба об лёд – и, случается, попадает в желанную прорубь.

* * *

В Княжпогосте я узнала, что Колю в лазарет не положили, хотя улучшений со здоровьем не наметилось никаких. ТЭК находился в поездке. В поисках работы я снова методически обходила всё подряд. Ответ был прежний: «Вакансий нет». Клава в своей хибаре поставила для меня топчан. Дала что-то заменявшее одеяло. Она работала в больнице медсестрой. Возвращаясь домой, глушила водку, пела жалостливые песни, заплетающимся языком убеждала: «Говорю тебе: не найдёшь ничего!» – и задавала «весёлые» вопросы: «А ты понимаешь, зачем мы живём?» Добрый в сущности человек, она нещадно лупила свою дочь, которую забрала из детдома. Ужиться они не смогли, и через какое-то время Клава отравилась.

Вечерами я уходила к родным Сени Ерухимовича. Его сестра Фира служила в управлении лагеря.

– Научи меня печатать на машинке, Фира! Может, устроюсь где-нибудь машинисткой.

– Давай. Начинай, – ставила она передо мной машинку.

Нигде не столуясь, я блюла гордость: «Нет-нет, сыта. Всё в порядке». Как-то после очередного безрезультатного похода я понуро возвращалась к Клаве. Навстречу шла знакомая пара, муж с женой. Перейдя дорогу, они направились ко мне и… протянули мне буханку хлеба:

– Возьмите, Тамара, возьмите. Ничего не надо объяснять. Всё знаем по себе.

Потрясённость от столь откровенного сочувственного подаяния была настолько сильной, что буквально согнула меня…

* * *

Лишь одно моё усилие в ту пору обернулось удачей. Настойчиво атакуя адресные бюро южных городов, я разыскала Колюшкину мать. Из Кировабада прислали её адрес. Я ликующе сообщила об этом Коле. Сын нашёл мать. Мать – сына.

«Здравствуйте, дорогая моя дочка Тамара! – ответила мне Дарья Васильевна. – Получила Ваши оба письма, драгоценные для моего сердца и жизни. Прежде всего целую Вас как мать Коли и отныне – Ваша и приношу своё Материнское Благословение на совместную долгую жизнь с Колюшкой и со мной, если Судьба нам даст это и сжалится над нами. Живите дружно, любите друг друга до гроба. Бог сжалился над нами, взамен горя послал и радость. Это – Вы, моя дорогая дочка Тамара. Описать Вам мои волнения и переживания, которые я перенесла за все эти 10 лет, не в силах. Вкратце напишу только, что я искала своего сына, и вот Вы мне его подарили. Я снова мать!..»

Дарья Васильевна спрашивала, чем может помочь Коле. Сама жила в чужой семье. Своего угла не имела. Письма её, трогавшие своей безыскусностью, я пересылала Колюшке, умоляла его скорее откликнуться, объяснить ей всё так, как сочтёт нужным. Он медлил. Понимая, как ему горько и как не хочется отягощать материнскую душу известием о том, что он не в ссылке, как я ей написала, а в лагере, я продолжала настаивать: «Ответь!»

* * *

Наконец гонения на «бывших заключённых» в 1950 году были объяснены. Сполна. Точки над «i» расставлены самым беспрецедентным в юридической практике образом.

В Княжпогост на гастроли прибыла основная труппа Сыктывкарского театра. Привезли спектакль по повести Бабаевского «Кавалер „Золотой Звезды“». Сеня Ерухимович, только что вернувшийся из поездки, пригласил посмотреть. В конце концов, это было лучше, чем видеть, как Клава сидит за бутылкой. Но спектакль был скучный, настроение – тяжёлое. Пообещав, что зайду утром, я после первого акта ушла. Сеня остался досматривать спектакль.

А утром, подходя к центру посёлка, где жила Сенина семья, я увидела несущуюся по деревянным настилам растрёпанную, с опухшим от слёз лицом Фиру. Она кинулась ко мне:

– Идём скорее к нам! Сёму арестовали!

– Опомнись, Фира, что ты говоришь? Скажи вразуми-тельно.

– Сёму после спектакля ждали двое. Арестовали на улице.

Невероятно. Немыслимо. И у