Некоторое время Нур стоял, стискивая и разжимая кулаки.

– Ударился головою. Череп треснул, он погиб на месте. Мы посовещались там, на берегу, ночью. Дело было не в нас, а в его жене и ребенке… они не только не получили бы денег, но их выбросили бы из казарм. Устав. Поэтому я это и сделал… притянул его душу с полдороги в Дом Сна и поместил назад в тело. Никогда не забуду, как он на меня глядел… словно я нанес ему величайшую обиду. Но принял это как мужчина. Утром мы вызвались добровольцами в роту, что отправилась на восток. Но я никогда не делал этого так долго и никогда с человеком… это… высасывает как пиявка. Через двенадцать часов у меня и сил не осталось. Потому мы ушли словно на разведку, нашли небольшую пещеру и оставили его там, замаскировав следы, а когда я удалился на пару сотен шагов, то почувствовал, как он уходит. Потом мы отошли на несколько миль дальше, переждали день и сообщили роте. И все.

– Ты видишь духов?

Десятник покачал головою и сразу же пожал плечами:

– Порой мне так кажется. Что-то тянет меня к местам, где погибли люди.

– Как на Хевене?

– Да, господин лейтенант.

Куда-то исчез дерзкий сержант, готовый на каждом шагу оставаться на волос от нарушения субординации. Кеннет понял, что то, что он сделал, что все они сделали, – тяготило их, словно мешок мокрого песка. Теперь, сбросив это с плеч, Фенло Нур мог передохнуть.

Лейтенант не выдержал и фыркнул иронично:

– Проклятие, ну и рота мне попалась! Черный должен мне бочонок хорошего вина. – Он проигнорировал удивленные взгляды пятой. – Нормально. Это дело остается здесь, а вдова вашего десятника и дальше будет получать часть его жалованья. Империя не обеднеет от этого. Вы молчите, а остальная рота будет молчать тем паче.

Кеннет видел, как уходит из них напряжение.

– Нур, если с тобой еще раз будут проблемы – я собственноручно отпинаю тебя по заднице. Говорю серьезно. Хочу иметь сержанта, который выполняет приказы и не дает понять мне каждым жестом, что сам все знает лучше. Разве что он и вправду все знает лучше и тогда может аккуратно это показать. Учись у Велергорфа. И закрой рот, у тебя все еще коричневая полоса на плаще. Твой талант говорит тебе что-то об этом месте? Ты исследовал тот четырехрукий труп?

Десятник кивнул:

– Да. Но он умер слишком давно. Даже если и была у него душа – уже ушла.

– Что-то еще? Чем эта страна отличается от нашего мира?

– Она… – Нур закусил губу. – Она пустая, господин лейтенант. Нет шума, следов…

– То есть?

– Э-э-э… я не сумею этого описать, поскольку и сам не понимал, пока сюда не попал. Я словно всю жизнь жил над рекою и слышал ее пение, а потом вдруг перенесся в пустыню, в тишину. Тут ничего нет, будто все место протерто дочиста. Словно оно мертво.

– Хорошо. Столько я и сам уже знаю. Однако кто-то здесь жил, сражался и убивал. Причем – недавно. Хас так говорил о том Ублюдке, что упал на Хевен. Что он сражался, убивал здесь. Потому уверяю тебя: окрестности не настолько мертвы, как бы нам хотелось.

Нур окинул взглядом пространство за спиной лейтенанта и странно улыбнулся.

– Верю, господин лейтенант, – сказал он, медленно потянувшись за кинжалом. – Верю, как никогда ранее.

Кеннет повернулся и взглянул в пару светло-голубых глаз. Мальчишка стоял в паре шагов за ним, и вопрос, как он, во имя богов, сумел подойти, был на вес жизни, поскольку правая ладонь ребенка сжимала убийственное серое острие с такой ненавязчивой свободой, с какой лев носит когти. Потом мальчишка метнулся между ними, словно что-то искал, – и лейтенант только и успел прошипеть:

– Никому не двигаться.

Они даже не шелохнулись, а мальчишка ходил между солдатами, игнорируя трупы, словно те были лишь кусками камня, пока наконец не остановился подле девушек. Дагене посвятил всего минутку, и следовало признать, что нервы у черноволосой были стальными, поскольку, когда он приблизился и принялся обнюхивать ее на высоте груди, та даже не вздрогнула.

Зато подле Кайлеан… Он подошел, понюхал, отступил и забавно наморщил нос. Понюхал снова.

А потом переложил оружие в когтистую руку и сделал странный жест.

Девушка побледнела, а он повернулся и побежал вперед легкой рысью.

Эсо’бар выругался и сплюнул. Рана отвратно болела. Кочевники дважды на протяжении ночи врывались к ним в лагерь. Первый раз – всего-то два дурака, которых сразу и прирезали, а во второй – аж пятеро. И бились хорошо, сучьи дети: яростно и дико. Тот, второй, раз стоил гарнизону их фургона одного убитого и двоих раненых, среди которых оказался и сам Эсо’бар. Клинок се-кохландийского кинжала пробил его кольчугу, и не уклонись он, со сталью познакомилась бы и его печенка. А так – всего-то получил широкую, исходящую жгучей болью рану, что тянулась от правого бока почти под мышку. Сволочь!

Их Листок состоял из Четырех саво’лейд, Малых Змей, – восьмидесяти тяжелых боевых фургонов, поставленных в двойной круг. Только оттого они и выдержали ночные атаки, когда кочевникам наконец-то удалось после нескольких попыток развести огонь достаточно большой, чтобы уступили даже борта боевых фургонов. Но, когда с диким ревом ворвались се-кохландийцы через проломы от двух сожженных повозок, их поприветствовал концентрированный залп со второй линии и яростная контратака, после которой защитники еще долго преследовали их вне укреплений.

Потом на место сожженных поставили новые фургоны и стали ждать хода врага. Из того, что Эсо’бар видел, только Листья, чьи командиры использовали тактику двойного круга, еще держались, остальные пали, и теперь, после ночи штурмов, оставалось их всего-то три-четыре. Те, что выстроены были из жилых фургонов, не пережили и первой атаки, но какое это имело значение? Те, кто вызвался сражаться во внешних лагерях, наперед знали: эта битва победы не принесет.

Вот только те вонючки, что прячутся в темноте, сменили тактику. Не то чтобы они отказались от попыток поджечь фургоны, но теперь, похоже, жаждали, чтобы огонь залил всю внешнюю линию. И казалось, были у них бесконечные запасы дерева и масла. В какой-то момент стенка фургона начала пропускать внутрь дым и сделалась горячей, словно печка. Эсо’бар уже потерял счет, сколько раз волна кочевников бросалась в атаку, оставляя под фургоном кучи хвороста. Даже искусство защиты дерева от огня, которое верданно развивали веками, имело свои ограничения. Еще несколько таких штурмов, и придется отступить на вторую линию. А потом? Потом – в ад, ясное дело.

А еще кочевники не отказались от попыток победить защитников в прямой схватке. Две атаки, когда вместо дерева в борта застучали лестницы и крюки на концах веревок, почти поймали их врасплох. Плетеные защитные заплоты уступили огню первыми, а потому фургон затрясся, покачнулся, верхние доски затрещали, верданно едва успели перерубить веревки. А сразу после внутрь принялись заскакивать кочевники.