Всё ходит по цепи кругом…

И вдруг – Лукоморье возле дуба заблестело; большое, полуовалом выгнутое зеркало воды, отражающей сильное солнце. И тут же появился учёный кот, звенящий золотыми звеньями цепи, тоже зеркально горящей на солнце. Эта картина с каждым мгновеньем разрасталась, красками играла, но…

Но когда Александр Сергеевич добрался до сакраментальной строчки: «Тут русский дух…» – перо споткнулось, на бумагу брызнули чернила. И в одно мгновение куда-то испарилось лукоморье, и пропал учёный кот.

Пушкин задумался, не зная, как продолжить. Чёрный шейный платок потянул под горлом, ослабляя. Встал и отвернулся от стола; похоже, что писать ему резко расхотелось.

– Тут русский дух, тут Русью пахнет! – то ли шепнул Боголюбов, то ли хотел шепнуть, да испугался: «Молчи, баран, молчи! Кому ты подсказать берешься? Пушкину?!»

Отходя от стола, поэт легко, изящно и в то же время с неповторимой небрежностью гения отшвырнул гусиное перо куда-то в сторону – оно поплыло к небесам, искрясь во мгле, пылая от пушкинской руки, нагретой мимолетным вдохновеньем, и превратилось в маленький щербатый месяц, остановившийся в безжизненном пространстве между небом и землей. Пушкин грустно, долго смотрел на это яркое гусиное перо, потом покрутил свой заветный «мистический» перстень, сидящий на большом пальце руки, и вздохнул, надевая перчатки:

– Нет! Русью нынче тут не пахнет! Тогда, может быть, так: «Тут русский дух, но Русь тут чахнет!» А?.. Эй, дружище! Котофей ты мой ученый! Не пишется! Поехали к цыганам?.. Поехали белую шляпу катать! Хватит сердцу нашему сидеть на этой золотой цепи! Гуляем! Русь будем искать по белу свету… – Пушкин, кажется, только теперь заметил смотрителя маяка. – Сударь, позвольте, как вас?.. Болеслав? Поехали, болезный Болеслав! И вы поехали! Всё будет веселей! Пока Дантеса нету – погуляем. А потом стреляться – к Чёрной речке!

Смотритель давно уж тяготился одиночеством, своей ненужностью на маяке, и потому охотно принял приглашение любимого поэта. В буквальном смысле слова глядя ему в рот – беспрестанно вздрагивавший, нервный от энергии ума и сердца, – Болеслав Николаевич ловил себя на сентиментально-хмельном желании расцеловать гениального гостя. Прихватив с собою глобус и тетрадь – «Историю болезни», пожелтевшую от солнца, подгорелую до тёмно-рыжих пятен, – смотритель торопливо уселся рядом с Пушкиным.

Из-за дуба вышел здоровенный жирный кот с обрывком золотой цепи на шее, на облучок запрыгнул и, расправляя вожжи, разбойно подмигнул Боголюбову: сейчас, мол, я вас прокачу, окаянных, только держись на ухабах!

Боголюбов присмотрелся и едва не сплюнул от расстройства.

– Волоха? – вдруг узнал он. – Ты, что ль?

– Ну, а кто же ещё? Пушкин, что ли? – довольный своей шуткой, Звонарев захохотал и откуда-то «из воздуха» добыл стакан вина. – Держи, а то оставил на крылечке – прокиснет, пока мы катаемся. Пей!

– А Пушкину? – Смотритель головою покрутил. – Я с ним хотел бы выпить!

Звонарёв прищурился.

– Дедуля! Да ты что? Или тронулся тут в одиночестве?.. Ну, тогда давай все вместе тронемся! – Звонарёв опять расхохотался от своего остроумия; в его руках мелькнул свистящий кнут. – Но, залетные! Трогай!

Холёная чёрная тройка всхрапнула, хватая ноздрями «вскипающий» воздух и обжигая нутро; звеня колокольчиками и серебристой наборной упряжью, кони с места рванули в карьер – и полетели по раскалённым пескам рукотворной пустыни, сметая колдобины, кочки с пути и по «воздушным мостам» переезжая небольшие овраги и ямины.

Потом копыта перестали черпать и кидать пески по сторонам. Подковы загремели четко, твердо, точно тройка в плясовую бросилась. Глубокое дно беловодского моря с недавней поры перечеркнула добротная магистраль – железобетонные плиты с клеймами далёкого завода. Приглядишься: мелькают на каждом шагу – «Благие Намеренья», «Благие Намеренья», и так почти что до горизонта…

– Дружище! Котофей ты мой ученый, сверни на другую дорогу, – попросил Александр Сергеевич. – Хоть я и грешен, как всякий смертный, а что-то не хочется мне ехать в ад!

– Ну, почему это – в ад?

– Да потому что только в ад дорога выложена благими намереньями! Ты хоть и учёный, Котофей, а таких простых вещей не разумеешь!

Боголюбин оглянулся – Волохи не было.

Ямщик на облучке – вот бестия какая! – снова обернулся огромным котом с обрывком золотой цепи на шее. Сверкнув «стоячими» огромными глазами и, разинув рот, котофей мяукнул по-над ухом седого смотрителя, да так громогласно – аж морозом шкуру дерануло на жаре.

22

Разгадка мистики и тайны – не всегда, но зачастую – довольно-таки проста. Так, во всяком случае, было с этим «Пушкиным и сказочным котом». Дело в том, что когда-то в доме смотрителя жил обыкновенный кот, питался рыбой, которую он сам добросовестно промышлял, уходя куда-то по пескам – в сторону сохнущего моря. А потом этот «учёный» кот пропал; может быть, вороны заклевали; они теперь тут водятся чёрными тучами, жируют на тухлой рыбе. И вдруг сегодня этот кот – или другой какой-то – объявился на маяке. Объявился и тут же встревожился, почуявши нечто неладное, – коты, как, впрочем, и собаки, весьма чувствительны к здоровью своих хозяев. Кот сначала коготками поцарапал по рукаву – попытался человека в чувство привести. Но Болеслав Николаевич не реагировал – жара сморила до полуобморока. И тогда котофей замяукал – прямо в ухо смотрителя.

Вздрогнув, Болеслав Николаевич машинально ударил кота по усатой жирной морде.

– Брысь, Котофей! Орёшь, как недорезанный!

И тут раздался голос Волохи Звонарёва:

– Дед! Я смотрю, ты совсем озверел! Чего ты на кота набросился?

Боголюбов глаза протёр. Приходя в себя, он ужаснулся: как сильно расщепляется его сознание; в двух измерениях живёт – в галлюцинации и в реальности.

– Погоди, – пробормотал он, – откуда здесь этот котяра?

– Я привёз. А что?

– А тот, который мой… Он где?

– А вот сидит, на крыше. Убежал. Они тут познакомились, да как-то неудачно. Поцапались.

– О, господи… – Боголюбов потёр виски. – Всё у меня в мозгах перепуталось… Я даже не слышал, как ты припылил на вездеходе, – сказал он, глядя на Волоху, у которого давненько уже золотая цепочка с крестом болтается на шее; может, в самом деле к Богу потянулся, а может, просто так, модный кураж.

Глядя на крышу, Волохав поцарапал загривок.

– Если б я знал, что твой котяра отыскался, я бы этого не привозил. Ну, ладно, пускай теперь сами тут как-то договариваются и делят территорию.

Желая скрасить одиночество смотрителя, Волоха привёз ему не только кота, но ещё и новенький транзисторный приемник – старый сломался ещё по весне. Боголюбов, как обычно, встретил гостя радушно, с объятьями, чаю предложил, только Волоха отказался, зубоскаля:

– У меня радиатор от чая ржавеет. Я винца хорошего привез. Давай-ка тяпнем понемножку, но из тазика, а то, гляжу, совсем тут засмурел.