рядом испуганные девичьи лица. Потом он схватил за руку спешащего навстречу Берестнева и, как маленького, потащил вон из колонны.

Опять на мгновение он увидел человека в кавалерийском тулупчике и услышал его негромкий голос:

— Спокойно, спокойно, товарищи… Спокойно… Никому не бежать, только никому не бежать…

В голове колонны раздались выстрелы. Может быть, это стрелял для острастки старший конвоир.

— Посторонним выйти за цепь… Выйти за цепь… — закричали солдаты. — Стрелять будем!..

Снова в голове колонны раздались револьверные выстрелы, и Василий услышал надсадный крик старшего стражника:

— Штыками их коли, штыками… Очищай улицу…

Испуганные провожающие ринулись к тротуарам. Людской поток подхватил Василия с Павлом, вынес за канаву, закружил и прижал к забору.

Перед глазами Василия мелькнуло лицо Натальи.

— Мы к Тимофею пойдем… К Тимофею… Слышь, Наташа… — крикнул он, порываясь к Наталье.

Наталья обернулась, хотела что-то ответить, но новая волна людей оттеснила ее и понесла куда-то в сторону.

— Наташа! — крикнул Нагих, но голос его потерялся в шуме побежавшей толпы.

Сгрудившись в узком пространстве между канавой и забором толпа билась, ища выхода, пока кто-то не догадался открыть калитку ближайшего дома.

Опять людской поток закрутил и понес Василия с Павлом.

Они опомнились только во дворе незнакомого дома за каким-то дровяным полуразвалившимся сараем.

С улицы все еще доносился гул толпы.

— Бежим, — сказал Василий, и они побежали к забору соседней усадьбы.

5

Василиса Петровна не понимала и не могла сразу припомнить, как она очутилась в маленькой комнате на чужой постели, в совсем незнакомом доме.

Все тело у нее болело, как после тяжелых побоев, и перед глазами стоял красный туман. В этом тумане расплывались и фотографии, висящие на стене полукругом, и растопыренные косачьи хвосты под фотографиями, и подвешенная к потолку керосиновая лампа с четырехугольным металлическим абажуром, и лицо какой-то девушки, низко склонившейся над постелью.

И только тогда, когда девушка спросила: «Как вы себя чувствуете?» — старая Василиса припомнила сразу все: колонну заключенных, бледное, растерянное лицо арестанта, которого она назвала сыном, испуганные лица солдат, оттаскивающих ее за канаву…

— Ничего, хорошо, — сказала Василиса, вглядываясь в лицо девушки, и спросила: — Они ушли?

— Ушли, — неуверенно ответила девушка, очевидно, не поняв толком, о ком спрашивает старуха. — Все ушли…

— Ну, и слава богу… А это ты меня сюда привела?

— Я… мы, — поправилась девушка.

— Кто мы-то?

— Я и подруги. Они теперь ушли, а меня с вами посидеть оставили.

Старая Василиса долго пристально смотрела на девушку, потом спросила:

— Упала я, что ли? Что случилось-то? Где подобрали?

— Около канавы. Голова у вас, наверное, закружилась, и вы упали. А тут такое пошло, что и рассказать трудно — все перемешалось. Кто куда…

— Перемешалось, говоришь? — Василиса с трудом приподняла голову, но вдруг улыбнулась. — Так-так, — прошептала ока. — Спасибо, что подобрали.

— Во двор мы вас занесли, а в этом доме хозяйка сюда положить позволила. Теперь будем думать, что дальше делать, — сказала девушка и вопросительно посмотрела на Василису, но та откинулась на подушку и снова закрыла глаза.

Так, словно уснувши, старая Василиса пролежала несколько минут, потом, не открывая глаз, спросила:

— Так, говоришь, кто куда? Ушли, значит? Удалось?

— Удалось, — тихо сказала девушка.

— Ты-то тоже кого провожала?

— Провожала.

— Проводила?

— Да-да… Теперь все хорошо…

— Ну и ладно. — Все так же не открывая глаз, Василиса опять улыбнулась. — То, люди говорят, хорошо, что хорошо кончается. Вот полежу маленько, да и пойду потихоньку, — прибавила она. — На улице-то уже тихо?

— Тихо, — сказала девушка. — Только куда вы пойдете, зачем вам сейчас идти? Лучше здесь полежите до вечера, а вечером я вас на извозчике отвезу. Чья вы? Где вы живете?

— Чья? — не поняла Василиса и, подняв веки, с удивлением посмотрела на девушку. — Чья же, как не своя. Иные говорят — «богова». — Она приподнялась на постели и села, спустив ноги к полу. — Лежи не лежи, а идти надо. Надо, девка, идти. Заждутся меня там и еще шум подымут — куда, мол, старая девалась? Нет, пойду я… — Она оглядела комнату и, увидав на стуле свою шубу и черную шаль, сказала: — Дай-ка шубейку да полушалок. Оденусь и пойду помаленьку — день-то долгий, до вечера успею.

— Так лучше я вас и сейчас на извозчике отвезу, — робко сказала девушка. — Совсем ведь вы больная…

— Еще чище, — усмехнулась Василиса. — Увидит кто из соседей, что каторжная вдова на извозчиках катается, с чего, скажут, разбогатела? Где разжилась? С тебя спросят. Сиди уж, не вяжись со мной. Руки, ноги целы, дойду потихоньку. Неправда, сил еще хватит…

Она поднялась с кровати и, морщась от боли, стала надевать шубу.

— Так я пешком вас провожу? — осторожно спросила девушка, заметив, что старуха начинает сердиться.

Василиса нахмурилась.

— Говорю тебе, не вяжись со мной, — сурово сказала она. — Я тебе в прабабки гожусь, учить меня поздно и спорить со мной нечего. Мне, может, до смерти час остался, а тебе жить да жить… Вот как выходит… — Василиса пошла к двери, и вдруг голос ее стал мягче: — И через двор не провожай — ни к чему. Спасибо, что приютила, и подругам своим спасибо скажи. Скажи, мол, каторжная вдова благодарить наказывала…

Василиса вышла за дверь, спустилась с крыльца и, щурясь